На дороге

— Страшно рад был повидаться, — сказал Хингэм, отвернувшись.

За деревьями, за песками сверкала красным неоном громадная вывеска придорожной закусочной. Когда Хингэм уставал писать, он ходил туда пить пиво. Он был очень одинок, ему хотелось вернуться в Нью-Йорк. Отъезжая, мы с грустью смотрели, как удаляется во тьму его долговязая фигура — в точности как и все фигуры в Нью-Йорке и Новом Орлеане: они в растерянности стоят под необъятными небесами, и улетучивается куда-то все, что связано с ними. Куда-то ехать? Что-то делать? Зачем? Пора спать. А эти придурки безостановочно мчатся дальше.

9

Выехав из Тусона, мы увидели, как на темной дороге голосует еще один парень. Он оказался странствующим сезонником из Бейкерсфилда, Калифорния, и историю он выложил такую:

— Из Бейкерсфилда я, черти жареные, выехал на машине бюро путешествий, а в багажнике другой машины оставил свою ги-тару, и больше их не видел — ни гитары, ни ковбойских шмоток. Я, видите ли, муу-зы-кант, хотел поиграть в Аризоне с «Полынными ребятами» Джонни Маккоу. И вот нате вам: я в Аризоне, без гроша и без гитары. Вы уж, ребята, отвезите меня обратно в Бейкерсфилд, а там братец даст мне денег. Сколько вам нужно?

Нам был нужен бензин, чтобы от Бейкерсфилда дотянуть до Фриско, — доллара три. Теперь в машине нас было пятеро.

— Добрый вечер, мэм, — обратился музыкант к Мерилу, приподняв шляпу, и мы снова тронулись в путь.

Среди ночи мы проехали по горной дороге над огнями Палм-Спрингз. На рассвете заснеженными перевалами мы пробивались к городку Мохави, который служил въездом на большой перевал Тихачапи. Сезонник проснулся и принялся рассказывать смешные истории. Славный малыш Альфред сидел и улыбался. Сезонник рассказывал об одном своем знакомом, в которого стреляла жена; он простил ее и вытащил из тюрьмы только для того, чтобы она выстрелила в него еще разок. Слушая эту историю, мы миновали женскую тюрьму. Прямо перед нами уходил ввысь перевал Тихачапи. Дин взялся за руль и отвез нас на самую вершину мира. Оставив позади огромный, окутанный туманом цементный завод в каньоне, мы начали спуск. Дин заглушил мотор, выключил сцепление и одолевал все крутые повороты, обгонял все машины, да и чего только не творил, не прибегая при этом к помощи акселератора. Я цеплялся за что попало. Временами дорога снова шла вверх, а Дин обгонял машины без единого звука, на чистой инерции. Он чуял каждый ритм, каждый нюанс первоклассного перевала. Когда настало время левого поворота вокруг низкой каменной стены, отделявшей нас от мирового дна, он просто отклонился далеко влево, крепко обхватил руками руль и развернулся, глазом не моргнув; когда же дорога зазмеилась вправо, на этот раз с утесом по левую руку, он отклонился далеко вправо, заставив меня и Мерилу отклониться вместе с ним. Вот так мы и спускались кругами к долине Сан-Хоакин. Она простираюсь милей ниже — настоящее дно Калифорнии, зеленое и удивительное при взгляде с нашего воздушного уступа. Без всякого горючего мы делали тридцать миль в час.

Неожиданно нас охватило волнение. Как только мы достигли городских границ, Дину захотелось рассказать мне все, что он знает о Бейкерсфилде. Он показал мне пансион, где он останавливался, привокзальные гостиницы, тотализаторные залы, забегаловки, железнодорожные ветки, где он спрыгивал с паровоза, чтобы набрать винограда, китайские ресторанчики, где он ел, скамейки, где встречался с девушками, и просто места, где ничего не делал, только сидел и ждал. Калифорния Дина — необузданная, пропитанная потом земля, что так много значит, земля одиноких изгоев, земля чудаковатых влюбленных, слетающихся туда, словно птицы, земля, где все почему-то похожи на сломленных жизнью, красивых растленных киноактеров.

— Вон в том самом кресле у аптеки, старина, я сидел часами!

Он помнил все: каждую карточную игру, каждую женщину, каждую печальную ночь. И вдруг мы проехали то место на сортировочной станции, где под луной я сидел с Терри, пил вино на тех же босяцких упаковочных корзинах в октябре 1947 года, и я попытался ему об этом рассказать. Но он был слишком возбужден.

— А вот здесь мы с Данкелом все утро пили пиво, а заодно пытались снять бесподобную официанточку из Уотсонвилла… нет, из Трейси, из Трейси — а звали ее, кажется, Эсмеральда… да-да, старина, имечко было то еще.

Мерилу размышляла о том, чем бы ей заняться во Фриско. Альфред сказал, что тетушка даст ему в Туларе кучу денег. Сезонник показал, как проехать за город, где живет его брат.

В полдень мы затормозили перед утопающим в розовых кустах домиком, сезонник вошел туда и принялся толковать с какими-то женщинами. Мы прождали его минут пятнадцать.

— Я начинаю думать, что денег у этого парня не больше, чем у меня, — сказал Дин. — Опять влипли! В этой семейке наверняка нет никого, кто дал бы ему хоть цент после такой идиотской выходки.

Смущенный сезонник вышел из дома и повез нас в город.

— Братец куда-то запропастился, черти жареные.