На древней земле

Гарри замолчал и облизал пересохшие губы. Но, видя, что я играю скулами и смотрю на него непонимающим взглядом, понял, что надо продолжать излагать события дальше.

— Нас всех, кто был с тобой близок и находился под твоим командованием, освободили от службы и целыми днями проводили с нами пренуднейшие допросы с пристрастием. Даже допрашивали под воздействием домутила. Продолжалось это больше месяца. А потом нас уволили, вернее, попросту вышвырнули на улицу. На нас поставили несмываемые клейма людей, скомпрометировавших себя знакомством с самым большим преступником в истории человечества. Что нам оставалось делать? Собрались вместе и попробовали наняться в другие системы, куда-нибудь подальше. Но ты ведь знаешь, как это трудно сделать без бумаг о своем безукоризненном прошлом. Мы стали падать в буквальном смысле слова на дно. Поселились в городишке Манмоут, ну, это там, где ремонтируют торговые крейсеры, в каком-то заброшенном домишке. И по очереди ходили по городу, поднанимаясь к разным торгашам, копя деньжата на дальнее странствие. И каково же было наше удивление, когда однажды ночью нас всех разбудил Малыш, с криками ворвавшийся в нашу скромную спальню: «Вставайте, вставайте! Я только что видел Тантоитана!»

Я огляделся по сторонам:

— А кстати, где он?

— Несет вахту наверху! — Видя, что я поощрительно улыбнулся, Гарри пробурчал: — Ты что, нас совсем за школьников принимаешь? — Потом продолжил: — Малыш и Алоис наткнулись на тебя, жующего полусгнившие пищевые отходы, возле каких-то мусорных баков. Узнали сразу, хоть и с некоторыми сомнениями и спорами. Но до того были шокированы твоим видом и поведением, что не знали, как поступить. Может, ты сам не хочешь идти с кем-либо на контакт? Может, скрываешься подобным образом? Оставив Алоиса наблюдать за тобой, Малыш рванул за нами. Мы все вскочили и через короткое время сами лицезрели твое невероятное превращение. Зрелище, я тебе скажу, было не из приятных. Всклоченные волосы, в которых чего и кого только не было, трехмесячная борода, в которой копошились не то черви, не то их личинки. Все это обрамляло худющее лицо с торчащим носом. На теле висели немыслимые лохмотья, кишащие немыслимым количеством различных насекомых. Взгляд у тебя отсутствовал. Виднелись только белки с застывшими зрачками, в которые было больно смотреть. Мы за полчаса провели тщательнейший осмотр местности и, только когда убедились, что за тобой никто не следит, попытались привлечь твое внимание. И сразу поняли: ты невменяем. Пришлось там же тебя раздеть, помыть, продезинфицировать и одеть в свежую одежду. Ты выглядел живым трупом: ни на что не реагировал, никого не видел, никого не слышал. Единственное, что в тебе жило, — это чувство голода. Ты ел все, что пахло пищей. Да оно и понятно: создавалось впечатление, что твой организм не кормили все три месяца, которые мы не виделись, — одни кости и кожа… Ну и дырки на теле от уколов.

Я стал рассматривать свои руки.

— Ну сейчас-то уже ничего не видно. Мы тебя кормим и лелеем все это время лучше, чем самих себя, вместе взятых. А что самое дивное, так это то, — Гарри с завистью похлопал меня по бицепсу, — что твои мускулы восстановились до прежнего состояния. А ведь ты не бегаешь, не плаваешь, не тренируешься, ходишь все время как сомнамбула. Когда надо убегать, я беру тебя на руки или вскидываю на плечо, как мешок с картошкой. Мы никак не можем понять, как восстановился твой организм. Я имею в виду — физически. Потому что умственно — это наша заслуга. Да, кстати! Выпей-ка, голубчик, лекарства! Заболтались — а у тебя режим.

Гарольд достал из картонного ящика подозрительно грязного вида бутыль и налил в стакан не менее подозрительную коричневую густоватую кашицу.

— На, пей! — Он протянул стакан под самый мой нос.

Собравшись отшатнуться от ожидаемой вони, я, осторожно принюхавшись, вдруг с удивлением уловил запах какой-то ароматной древесины. Возможно, это были стружки или опилки. Но консистенция все равно вызывала у меня вполне небеспочвенные опасения.

— Да что ты принюхиваешься?! — возмутился мой друг. — Еще сегодня утром ты всю порцию выпивал одним залпом, а потом долго облизывал палец, предварительно тщательно вытирая им стенки стакана. А сейчас, гляди, поумнел!

Понимая, что меня никто не собирается отравить, я осторожно сделал небольшой глоток. И чуть не умер! Сказать, что это была самая невкусная вещь, которую я пробовал в своей жизни, значит ничего не сказать! Это был конгломерат всего самого омерзительного, горького, пересоленного, кислейшего, липкого, клейкого и приторного. Я стал бешено плеваться на пол, пытаясь избавить язык и полость рта от противнейшего лекарства, а глазами стал искать какую-нибудь емкость с водой. Единственное, что меня радовало, так это отсутствие спазма в горле и дыхательном тракте. Гарри тем временем уселся в какое-то подобие старого кресла и наблюдал за мной со счастливой улыбкой. Когда же я показал кулак, он от души рассмеялся.