На другой день

— Удалось соснуть, освежиться и мне, — сказал Подольский. — Правда, номер в гостинице попался не ахти как спокойный, соседи справа и слева молодые, горластые, но чуть дотронулся головой до подушки, ничего больше не слышал. — Он подсел к столу Абросимова, облокотился. — На заводе благополучно?

— Пока никакого ущерба не причинено.

— Так что вы ночью и в галоши не набрали водички?

— Нет, все обошлось мирно.

— Тоже великое стояние? — Снисходительная улыбка появилась на лице Подольского и тотчас исчезла. — Тем лучше! Между прочим, вы хорошо придумали: заградительный вал, при очень большой воде он один принес бы спасение… Может быть, приступим к приему-сдаче дел? Если вы, конечно, готовы и расположены.

Михаилу Иннокентьевику показалась глубоко оскорбительной эта бесцеремонная поспешность преемника, хотя Подольский и обставил ее смягчающими словами "конечно" и "может быть".

— Я готов, о расположении говорить не приходится, — сказал он тихо, сутулясь. — Давно готов. Не сумел управлять заводом, освобождай насиженное место, не задерживай.

— Вы не так меня поняли, Михаил Иннокентьевич, — виновато засмеялся Подольский, — или я не так выразился. Право же, я не собирался вас обижать. Да и неужели вы серьезно думаете, что мне позарез нужно ваше, Михаил Иннокентьевич, директорское кресло? Не-ет! — Глаза его подернулись влагой. — Не с таким уж пылом и жаром я ехал в ваши края, Михаил Иннокентьевич. Даже без личного желания — воля партии. Вам известно, что я работал в министерстве, в Москве. В Москве у меня прекрасная квартира, укоренившиеся знакомства — тысячи благ. Кто же в моем возрасте — за сорок — с бараньим восторгом отрывается от дорогого и близкого? Да и зачем бы я стал менять столицу на захолустный Красногорск, где и театра-то приличного, думаю, нет, чтобы скрасить человеку личную жизнь.

Есть, и неплохой? Допустим, что так. И все же Красногорск не Москва и даже не улица Горького в Москве…

Абросимов хотел извиниться за свою бестактность, но преемник говорил, не умолкая:

— Со страстным желанием уезжают из Москвы, Михаил Иннокентьевич, только молодые энтузиасты, которым не терпится скорей покорить весь мир, а я сам уже покоренный и… покорный: сказали ехать в Сибирь — поехал и вот перед вами. Вы понимаете меня?

— Конечно, конечно, — смущенно проговорил Михаил Иннокентьевич.

— Я же вас понимаю прекрасно: у вас произошла неудача. — Голос Подольского слегка задрожал. — Никто не застрахован от неудач, каждый может ошибиться, если он не сидит без дела. В вашей неудаче, думаю, повинен кто-то еще, может быть, из руководящих работников главка или местных партийных и советских властей. Но рассудите сами, я-то здесь ни при чем. Ни в том, что вас сняли, ни в том, что мне, Подольскому, приходится занимать ваше место.

— Нет, нет, я вас ни в чем не виню…

— У меня тоже, Михаил Иннокентьевич, свои беды и неприятности. С детства я мечтал стать писателем — не получалось. Обстоятельства складывались как угодно, только не в мою пользу. Сначала заедала текучка буден, общественная работа, времени хватало только на скороспелые вирши, потом — армия, фронт. На фронте мне удалось собрать богатейший материал о геройстве моих соотечественников, и я собирался уже засесть, развернуться на большом полотне, но вызывают и говорят: "В провинцию. Родине необходимы машины, горное оборудование". Где уж там до замышленных эпопей! — Он тряхнул всклокоченным чубом. — Вот так!

"А все-таки освобождайте, товарищ, насиженное место!.." Но Михаил Иннокентьевич и теперь в зародыше подавил обиду, начал поспешно вытаскивать из ящиков письменного стола папки. Какая, собственно, разница, сейчас или через час, сегодня или через день.

Пока шуршали бумагами, звенели ключами несгораемого шкафа, писали, расписывались, ставили печать, новый директор не спросил ни о плане, ни вообще о заводе, не поинтересовался, что за история получилась с драгами. Абросимов попытался заговорить насчет драг — преемник сказал, что знает.

Под вечер вновь назначенному потребовалось пройтись по заводу. Как раз собрался в кабинете весь руководящий состав: главный инженер, главный механик, коммерческий директор, председатель заводского комитета, секретарь партбюро. Было тихо. Все чувствовали — перед ними хозяин, твердая рука.

— Прошу всех, — тоном приказа пригласил Подольский и сам первый вышел из кабинета.

Обход начали с "тылов": складов сырьевых материалов, подсобных цехов, гаража. Подольский заглядывал в каждую дверь, в каждый закоулок, хотя замечаний никаких не делал и редко обращался с какими-нибудь вопросами. Всем видом своим он как бы говорил: "Знаю, знаю и так. И что есть, знаю, и что будет".

Из гаража процессия направилась в ремонтно-механический цех.

— Здесь у нас интересное новшество, — подстраиваясь под шаг нового директора, заметил председатель завкома, — холодная наварка способом металлизации.

— Испытанный способ, стоящий, — отозвался Подольский, но задерживаться возле металлизаторов не стал.

В первом механическом шедшего сзади всех Абросимова негромко окликнул инженер Горкин: