На другом берегу (сборник)

Сирень! Она была повсюду. Каждый год бывает лишь крошечный отрезок времени, когда она расцветает, и тяжелые грозди, как разноцветные фонарики, гирляндами украшают улицы и скверы. А этот чудесный запах! Москва стояла окутанная дивным ароматом, утопая в зелени и была похожа на невесту, которая готовилась к торжеству. Такое бывает лишь один раз в году. А потом… Потом сирень исчезает, чтобы появиться вновь только через год. И еще через год, да и то на очень короткий срок. Наверное, в этом ее загадка, очарование и прелесть…

Я пробегал мимо этой весны. Сейчас она меня совершенно не интересовала. Было много дел. Завтра переезд. Еще нужно успеть забежать в квартиру, откуда прошлые хозяева должны были съехать и увезти вещи. Поэтому мчался по весеннему городу, не глядя по сторонам и не замечая ничего вокруг.

Открыв дверь в свое новое жилище, был приятно удивлен. Комнаты были пусты, полы сверкали чистотой, и даже пыль с подоконников была стерта заботливой рукой. Оставалось только переехать. Пройдясь по квартире в последний раз и собираясь уйти, я обратил внимание на один предмет. Это было старое,… нет станинное бюро, которое скромно стояло в углу. Прошлые хозяева видимо решили от него избавиться, а выкидывать было жалко – вот и оставили. Бюро и бюро, пусть стоит, – решил я, – много места не займет. И тут я вспомнил, что такую же вещь уже видел раньше. Где? Когда?… В детстве. У нас стояло точно такое же бюро, и принадлежало оно моей бабушке. А еще в нем был маленький тайник. Не задумываясь, я подошел и сдвинул заветную створку. Там что-то было… Клад! В старину в таких местах обычно прятали фамильные драгоценности! Семейная реликвия! Через мгновение у меня в руке оказался конверт, а в нем какие-то бумаги. Не скрывая разочарования, я собрался выкинуть его за ненадобностью, но было некуда, а что с ним делать я не знал. И все-таки я достал содержимое конверта. Там было письмо и несколько, пожелтевших от времени, черно-белых фотографий, с которых на меня смотрели незнакомые лица. Снова взглянул на письмо. Оно было написано карандашом на листике в клеточку, вырванном из школьной тетрадки. Многие буквы были стерты, а бумага на сгибах порвана. Письму было много лет. Я долго смотрел на этот крошечный, легкий, как паутинка, кусочек бумаги, потом зачем-то начал читать:

“Здравствуй, дорогая моя, хорошая Тосенька.

Начинаю писать на одном из разъездов где-то между Пензой и Рязанью. Пока поезд стоит, писать легко, но во время движения – почти невозможно – да ты и сама это сейчас увидишь. Вот уже 3 дня, как я уехал из Ташкента, 3 дня трясусь в поезде. Как ты сейчас живешь, что делаешь? Я здорово соскучился. Первые 2 дня ехать было скучно, никакой интересной публики в вагоне не было – ты это сама видела, когда провожала. А та тетка, которая тебя так взволновала – глупейшая особа. 2 дня спал и читал роман, который ты мне положила в дорогу. 2 дня была страшная жара – вагон еще отапливают. А за окном степи и степи. Полустанки. Дальше места пошли интереснее, сейчас мы проезжаем густые рощи, пробираемся сквозь чащи лесов. На земле сплошной массой лежит весенний, плотный, темноватый снег. Погода прекрасная…

Дал тебе, Тоська, телеграммы из Туркестана и Актюбинска. Буду писать с каждой станции. В Актюбинске – на твоей родине – были вчера. Я долго стоял на подножке поезда, смотрел на проходящий мимо твой городок, и какое-то тоскливое чувство овладело мной. Ты была рядом… Тосенька, ты будешь смеяться, если я скажу, что много думаю. О чем? О ком? О тебе…”

Какая-то чужая жизнь, – подумал я, оторвавшись от чтения, – чужие, почти стертые буквы. Они прыгали неровными рядами, и я услышал, как стучат колеса о рельсы, как покачивается вагон, а чья-то рука старательно выводит эти слова. Но письмо, словно, притягивало, и оторваться от него я уже не мог, а поезд все ехал. Дальше человек рассказывал о пассажирах, которые входили и выходили, о городах, мелькающих за окном, о реках, о лесах…

“Еду уже целую вечность, смотрю в окно и думаю, какая же у нас огромная, прекрасная страна! Завтра утром – в 10.30 мы будем в Москве! Не верится! Завтра же начинается совещание. Не знаю, как встретит меня столица. Я увижу Шурика, увижу тузов альпинизма, Третьяковскую галерею, метро… Сегодня несколько часов готовился к конференции, проверял материалы. Завтра буду выступать…

Ну, Тосенька, хорошая моя, пока. Не скучай, ладно? Эта поездка очень важна для меня – ты это знаешь. 2–3 недели, может быть месяц, и я к тебе вернусь. Как раз к своему дню рождения и успею. Однажды весенним утром я соскочу с подножки вагона, а ты нарвешь охапку пахнущей сирени и будешь меня встречать. Только ты и знаешь, как я люблю сирень и ненавижу все эти розы, гладиолусы, тюльпаны и прочие сорняки…

Целую. Всегда, Твой.

28 марта 50 г.”

Письмо закончилось, поезд остановился, колеса перестали стучать, а шумный столичный ветер ворвался в вагон. Люди стали собирать вещи, торопясь на выход. Какое-то мгновение я смотрел на этот лист бумаги, заметив ниже еще несколько строк. Написаны они были другим почерком: