На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

- Понял. А что значит "сыскное"?

- Сыскное... Там сыщики служат. Потому и называется так. Сыщики, или, короче говоря, шпики.

- Витол спросил его про сыскное, а он даже побледнел от злости, "голубчик"-то.

- Порядочные люди в сыскном не служат. Это всем известно. Потому он и рассердился.

- А знаешь, Витол... погоди, как это?.. Сейчас вспомню. Витол выразил Стрелецкому пуб-лично об-ще-ственное презрение.

- Семиклассники! - уважительно, с легкой завистью проговорил Лехович. - Тонный народ. Под студентов работают. "Публичное презрение"... Ах ты черт, здорово! Я уже слыхал про это, а быть там, когда Витол выразил презрение, не пришлось.

- На него пал жребий, - сказал Гриша, вспомнив вечер у Арямова.

Сергей посмотрел на него подозрительно:

- Где ты это прочел? В какой книге? Да, кстати: с кем, думаешь, был бы сейчас Овод, останься он в живых? С лесными братьями! Вот с кем! Понял? А ты: "Не любишь лесных братьев"! И откуда взял только!..

- Да я ж думал, что ты сын помещика, знаешь, из тех Лех-Леховичей, что в родстве с князем Сапегой.

- Кусаешься? Ну, бог с тобой. Ох, и зол я на мерзавца "голубчика"!.. Погоди-ка!

Сергей схватил карандаш, склонился над столом. Гриша, выжидая, взял с клеенки какую-то бумажку, стал разглядывать. Это был набросок, новое художество Сергея. Хоть и не сразу, но можно было узнать отца Гавриила, законоучителя. Только какой же это рысак? Это был какой то конь-работяга с неправдоподобной длинной гривой. А сходство имелось, несомненно.

Гриша забеспокоился:

- Ты его рысаком нарисуешь. Стрелецкого? Неправильно: на уроки он не выходит. Он же не преподает ничего; у него, говорят, нет среднего образования.

Сергей только отмахнулся с досадой и продолжал орудовать цветными карандашами.

- А я тебе говорю: он в рысаки не годится. Слышишь? - снова сказал Гриша.

В дверь заглянул Жмиль. Сергей закричал ему свирепо:

- Гуляй! Гуляй, тебе говорят, на дворе!

Жмиль исчез.

Лехович молча трудился еще минут пятнадцать. И наконец протянул Грише рисунок.

Нельзя было не засмеяться: на листке бумаги красовался козел... И козел этот был - Виктор Аполлонович. Даже туловище, даже ноги, хотя они и были с копытами, чем-то неуловимо напоминали надзирателя. Казалось, вот-вот они начнут подрагивать щеголевато.

- Резонов говорит - у меня талант, - сказал Лехович, искоса следя за выражением Гришиного лица.

Да, рисунок был хорош.

Но что Стрелецкому до этого рисунка? Он будет себе по-прежнему разгуливать в своем надушенном мундире, в жилете, ловко стягивающем круглый живот... Лицо Виктора Аполлоновича, его улыбка, походка, даже узкие штаны со штрипками - ну все в нем было теперь ненавистно Грише.

- Ты что? - насторожился Сергей.

- Ничего. - Грише уже не хотелось больше смеяться.

- Не нравится рисунок?

- Ты здорово рисуешь. Должно быть, у тебя и впрямь талант. Только знаешь что? Это похоже - кукиш в кармане показывать.

- Кукиш? В кармане? Ну нет, брат, не в кармане! Мои карикатуры по всему городу гуляют. В женской гимназии они побывали? Побывали. Верочку Головкину знаешь? Ее отец воинский начальник. Она ему показала моих "рысаков", так он, говорит, чуть не лопнул со смеху - он же толстый такой, - кричит: "Ой, не могу! А ксендз-то, ксендз! В попоне! А Мухин, батюшки!"

Сергей воодушевился и начал так кричать, подражая воинскому начальнику, что крики пробудили любопытство маленького Жмиля. В дверях появилось его пухлое лицо с широко раскрытым ртом.

- Тебе чего? - закричал на него Лехович.

- Я уже погулял, - кротко ответил мальчик.

- Погулял? Садись тогда, переписывай. Вот это стихотворение. Да, да, не ленись.

Помолчав, Гриша спросил Сергея вполголоса:

- А тебе не попадет за это?

- За что? Кто узнает?

- Да вот... как ее... Верочка эта, знает же.

- Ну что ж. Знает. И не выдаст! Из гимназисток никто не выдаст. А уж про нашего брата и говорить нечего. Ты выдашь?

Гриша даже не ответил на недостойный вопрос.

- А кому знать не надо, тот и не знает, - продолжал Сергей.

- Резонов знает?

- Ни в коем случае.

- А про талант он почему сказал?

- Он другие мои рисунки видел. Я в прошлом месяце сосну нарисовал. Позади сосны - солнце заходит. Ну, вот ему понравилось. Осенью, говорит, будут выставлены в гимнастическом зале лучшие картины учеников старших классов: он обещает допустить меня на выставку, если я нарисую что-нибудь путное. Ну, я-то уж нарисую! - закончил Лехович самоуверенно. - Скоро на масло перейду.

- Куда, на что перейдешь?

Грише представилось коровье масло.

- На масляные краски. Холст куплю, летом начну писать маслом.

17

Оттепель, как это часто бывает в Прибалтике, удержалась надолго.

Все так же падали с крыш лазоревые капли, и солнце светило, и издалека, из-за реки, прилетал вольный ветер - пахло свежестью, сосной, талым снегом.

Санный путь потемнел, лужи по обочинам разлились широко - в целые озера, - и в них отражался жемчужный свет высоких облаков.

Мир простой, ясный - и все-таки еще не понятый до конца - мир, полный веселых звучаний и запахов, мир смутно-радостных обещаний раскрывается перед человеком на одиннадцатом году его жизни.