На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

Они помолчали. Что ж им так невесело от этой встречи?

- Где твой отец? - спросил Гриша.

- В ссылке. В Вятской губернии.

Гриша стоял молча, пораженный.

- Я думал, ты знаешь, - проговорил Ян.

- За что ж его услали?

- За листовки. Помнишь, в "Затишье" они расклеены были - на амбаре, у колодца. И кругом во всех деревнях, говорят, тоже.

- Я знал про это!

- Про что?

- Что твой отец получал листы от лесных братьев. Я сам один раз принес их из лесу и отдал ему.

- Ты мне ничего об этом не говорил.

- Ну... Я не знал толком. Догадывался только. Я ж тогда еще много чего не понимал. Вижу: бумага одинаковая, желтоватая такая, шершавая и на тех листках, что кто-то расклеил, и на том свертке, который я принес из лесу.

- А откуда ж ты узнал, что эти листовки мой отец расклеивал?

- Я ж говорю: не узнал, а догадался.

- И никому не говорил об этом?

- Никому.

- Кто-то сказал об этих листках уряднику. И отца забрали. Это в ноябре было, вот уже скоро год.

Гриша вдруг покраснел.

- Я никому не говорил. Я ведь даже и тебе не сказал.

- Это верно.

- Просто я еще не понимал тогда ничего. И слова такого, "листовки", не знал. Бумага вот только была одинаковая... Да я сразу и забыл об этом несмышлен был.

- Ты как будто оправдываешься.

- Нет. Я не оправдываюсь.

Ян помолчал. Потом сказал с трудом, слезы слышались в его голосе:

- Отца моего на три года сослали.

- А мать?

- Мать поступила работать к Новокшоновым - помнишь имение, куда мы ходили искать Кирилла Комлева?

- Ну, как не помнить!

Какими - будто озаренными жарким светом - возникли те часы в памяти Гриши! Вечер тогда был, и дальние озера блистали под закатным солнцем, как зажженные костры.

...И они сами, Гриша и Ян, оба еще маленькие - это ж было больше года тому назад, - маленькие и храбрые, изо всех сил старались помочь Ивану-солдату. И Комлев, сам Комлев их похвалил. Как давно это было!

- Еще бы не помню!

- Вот мать работает там, у Новокшоновых. А меня она послала сюда учиться на слесаря. Я не хотел ехать.

- Ничего, дядя От хороший.

- Хороший. Это верно.

- А лесные братья - помнишь их? - воскликнул Гриша. - Где-то теперь Кейнин?

- Кто ж знает!

- Ну, известно же про твоего отца, где он. Я узнал про Винцу - он в тюрьме сидел три недели, потом его выпустили. Про Ивана-солдата знаю - он убежал. Так его и не нашли нигде.

- А Кейнина совсем нету.

- Как нету? Убили?

- Нет, фамилии такой нет. Кейнин по-русски значит "король".

- Ну, и что ж?

- Его прозвали так лесные братья, не знаю за что. Может, в шутку. А фамилия у него другая. Только никто не знает, какая. И никто не должен знать... Такие люди, как он, сегодня живут под одной фамилией, а завтра под другой. Их тогда не так легко поймать.

- Революционеры? - шепотом произнес Гриша заветное, недавно узнанное, светлое и грозное слово.

- Да!

- Твой отец - революционер?

Ян задумался. Потом сказал:

- Я слышал, как дядя От говорил, что настоящий революционер не должен ходить в церковь. А мой отец ходил. Он и дома молился, я видал.

- А листовки? Он же расклеивал их!

- Ну что ж, революционерам весь народ помогал. Мой отец тоже. Я слышал, дядя От один раз говорил...

Но тут в комнату вошел сам дядя От.

Он мигом растопил печь, а Ян, не спрашиваясь, начал чистить картошку. Гриша смотрел на него с завистью: нож был один.

Когда картошка сварилась, Редаль достал бутылку постного масла, тарелку кислой капусты, несколько луковиц.

- Чем обед плох? - спросил он, ставя чугунок на стол.

- А Голотский, - сказал Гриша, - велит нам: "Держи голову в холоде, живот в голоде, будешь здоров".

- А сам он? Держит живот в голоде?

- Вот уж этого не знаю, - сознался Гриша.

- Ну, он как хочет, а мы в голоде свой живот держать не согласны. Ешьте, приятели, досыта.

Все это, как будто самое обыкновенное - и чисто выбеленная комната, и чугун картошки на сосновом столе (вместо господских "жил строганых" у мадам Белковой), и дружелюбный разговор дяди Оттомара, и чуть застенчивый взгляд милого Яна, - все это будто сразу вернуло Гришу в мир своих, родных людей, которым можно верить во всем. Тут тебе могут пожелать только добра...

32

Это чувство доверия к людям, по которому Гриша, сам не зная о том, тосковал в квартире Белковой, не покинуло его, а даже сильней стало, когда однажды вечером у Оттомара Редаля собрались его друзья, восемь человек.

Среди них были и русские - двое, остальные латыши. А говорили всё больше по-русски. Только один - его звали Петерсон, - еще не сняв пальто, затянул вполголоса латышскую песню:

Проснитесь, люди труда...

Но Редаль ударил его по плечу:

- Побереги голос, товарищ!

Петерсон поднял брови:

- Соседи?

- Нет, соседи надежные. А голос все-таки побереги. Русень, ты принес свой инструмент?

Чернявый латыш, уже немолодой, вынул из-под полы пальто гитару:

- Вот!

- Ну, раздевайтесь. Сейчас создадим обстановку.

И Оттомар Редаль вынул из некрашеного шкафчика несколько бутылок пива и тарелку с очищенной селедкой.

- Мальчики, - обратился дядя От к Грише с Яном, - вы пойдите погулять... Только недалеко от ворот. Понял, Янис?

- Понял.

Гриша посмотрел на пиво с укором: пьянствовать будут. Потому и отсылают их с Яном.