На двух берегах

- Яка? Грицаевка? - не поняла девочка.

- Твоя.

- Опонасовка.

- Какой тут ближний город? - Петляя, уходя от деревень, он потерял ориентировку, и ему надо было иметь хоть какое-то представление, где он находится.

- Гайсин.

- В какой стороне?

Девочка махнула рукой в сторону огорода.

- Туды, - она почти перестала его бояться, а может, другая забота отодвинула ее страх. - Та вин же захлэбнэться! - Она пошла к щеночку и вынула его из миски. - Який малэнький! - Краем платка она вытерла ему мокрую мордочку и сунула под полушубок. Когда девочка пряталась за корову, она вступила в навоз, и к ее сапогам прилипли его мокрые комья и солома.

- Возьмешь? - спросил он о щенке, вставая со скамейки. Слабость почти прошла, надо было действовать дальше. Девочка закивала, улыбнулась, глядя в крохотные, наверно, только недавно открывшиеся глаза щеночка. Наевшись, он сопел, мигал, довольно не то скулил, не то чего-то хотел сказать им.

- Дядечку, а вы - биглый? - спросила девочка.

- Да.

- Биглых шукають, - как бы предупредила она. - Ни кормить, ни в хату пускать не можно. А зараз говорить старосте. Бо - расстрел. Там, на раде, висить их приказ.

- Поэтому никому обо мне не говори. Ты же пионерка, - он еще глотнул из кружки. - Хлеба не дашь мне?

- Маленько дам.

«Маленько» его не устраивало, но не мог же он требовать больше.

- Что еще дашь? Картошки?

- О, картошки дам. Картошки у нас богато. И гарбуза богато.

Тут у нее, конечно, ничего не было, и он должен был отпустить ее в дом. Но он боялся, что она там долго провозится.

- Быстро! Пожалуйста, быстро! Мне надо уходить. Ты же не хочешь, чтобы меня поймали. - Он наклонился к ней, держа ее, чтобы она не отступала. - И я там буду валяться как…

Его тревога передалась ей, она стала выдергиваться.

- Пустить! Дядечку, пустить! Треба швыдко! Треба швыдко! Я зараз, зараз, тильки трохи почекайте…

Она шмыгнула в дверь, Андрей, держа ее неприкрытой, смотрел, ожидая, слушал, даже высунулся раз.

В деревне было все спокойно, был тот короткий покой, который приходит на землю перед утром, как приходит к человеку крепкий последний предутренний сон.

Сонно дышала корова, почмокивал теленок, который добрался до вымени, только кот в дальнем углу смотрел желтыми недовольными глазами.

От молока Андрея уже поташнивало, но он пил и пил его, то поднося кружку к губам, то относя ее, чтобы забыть запах.

Ему казалось, что время слишком быстро идет, а девочки все нет, он сердито подумал: «Ну что ж она там!» - но тут скрипнула дверь, он увидел, что из-за ее края высунулась голова девочки, как девочка посмотрела по сторонам, как быстро перебежала к нему, волоча у ноги мешок и прижимая что-то к груди.

- Ось! - взволнованно сказала девочка, сунув ему одновременно мешок, треть буханки хлеба, на которой лежал кусочек, величиной со спичечный коробок, сала. Он сунул хлеб за борт шинели, туда, на место щенка, а сало в карман, девочка порывисто вынула из кармана полушубка два вареных яйца, штук десять вареных картошек, ломоть печеной тыквы. - Ось! Ось! - говорила она, помогая расталкивать все это, все еще взволнованная поисками еды в темной избе, все еще взволнованная и мыслью, что может разбудить детей, которые как-то повредят их делу или принесут опасность. - Швыд-че, дядечку! Швыдче! Бежить! Бежить же!

- Матери тоже не говори!

- Добре! Добре! Там картопля, у торби, сыра, и гарбуз. Зварить соби… - откуда она могла представить, что ему и не в чем варить, что ближе к фронту вообще будет опасней жечь костер, что больше он не рискнет никуда заходить, чтобы попросить сварить эти «сыри картопли и гарбуз». Боясь за него, и за себя, торопя его, она все же хотела показать, что хочет ему помочь, что жалеет его. - Та бижить, дядечку ж!

Он обнял ее той рукой, в которой у него был костыль, притиснул к себе, наклонился, она откинулась, безвольно положила ему ладони на локти, и он поцеловал ее в мокрый соленый глаз и в лоб.

- Спасибо тебе.

- Нема за що. Хиба ж мы не люды!.. Та й бижить же!

- Спасибо! Мне нечего тебе дать… - он отпустил ее, дернул, нащупав на гимнастерке, солдатскую пуговицу со звездочкой и серпом и молотом на ней, вложил эту пуговицу ей в шершавую от ежедневного крестьянского труда ладошку, приоткрыл дверь, услышал, как она сказала ему в спину: «Бережи вас боже!» - глянул на двор, огород, на поле между огородом и лесом, толкнул тихо дверь, вогнувшись, перебежал двор, согнувшись же, перебежал огород, давя капустные кочерыжки, старые, померзшие огурцы, подумал: «А ведь их можно есть!» - и, волоча сначала мешок на отлете, а потом, изловчившись, закинув его за плечо, помчался к лесу.

Луна скатилась еще дальше. То ли оттого, что он был в тепле, то ли оттого, что пришел предутренний мороз, ему показалось, что на улице холодней, он пожалел о сарае, потом пожалел, что вообще убегает и от коровы, и от теленка, и от сердитого старого кота, и от этой девочки, которую он даже не спросил, как зовут.