На двух берегах

Раз он обернулся, глянул через плечо, увидел «свой» дом, сарай, желтую полоску света из приоткрытой двери. Она, эта девочка, емотрела на него в щелочку, ожидая, как он добежит до леса, она, наверное, тоже подбадривала его, но если он все время говорил себе: «Давай Давай! Давай!», то она, наверное, шептала: «Швидче! Швидче, дядечку!»

Он еще раз мысленно сказал ей спасибо: «Тебе, детям, твоей матери», - когда от деревни кто-то поскакал за ним верхом, когда этот верховой крикнул, убедившись, что не догонит: «Стой! Стой! Стой!», когда этот верховой, сдернув винтовку, дал по нему выстрел, другой, третий, и первая пуля ушла сбоку, вторая тенькнула где-то высоко, а третья ударила ему под ноги.

С разгона он забежал в лес и помчался, слыша, как верховой дострелял обойму наугад.

«Под самый занавес! Ведь надо же! Черт бы его драл, этого полицая! - ругался он про себя. - Чтоб ему миной обе ноги оторвало! А как же девочка?» - испугался он.

- Пусть ей повезет, пусть ей повезет, пусть ей повезет! - как заклятие повторил он вслух, словно бы обращаясь к деревьям, снегу, земле под снегом, воздуху, лунному свету, заливавшему вершины деревьев.

Старый человек - сгорбленный, в глухо завязанной меховой шапке, в полупальто, в больших, не по росту - росту человек был маленького - валенках, толсто подшитых, с заплатанными пятками, тянул за собой по дороге детские санки. На санках лежали топор, жгут веревки, мешок, свернутый в несколько раз, и детские грабли. Все это было крепко прихвачено к санкам несколькими витками бечевы.

Шел человек как-то боком, одним плечом вперед, подпрыгивая при каждом шаге. И усы, и соединяющаяся с ними бородка, и края шапки, примыкавшие к его лицу, были как будто помазаны серебристою краской, так лег на них иней. Санки легко скользили, иногда сдвигаясь вбок, к обочине, и тогда человек резким движением направлял сани за собой, менял руку, но не сбавлял шагу.

Дорога шла под гору, слегка снижаясь от городка, из которого вышел человек, к лесу. Был тот хороший день, какие устанавливаются в начале зимы, когда снег уже лег окончательно, но еще нет сильных холодов, а просто свежо и звонко в воздухе. Ярко светило солнце, снег блестел так, что приходилось щуриться, блестели от солнца и стекла в домах городка, а кресты на куполах церковки, возвышавшейся над городком, сверкали, как будто ночью их кто-то начистил.

Сворачивая с дороги, перетаскивая через придорожную канаву санки, человек незаметно огляделся и пошел к опушке. Зайдя за первые деревья, он отвязал топор, но не стал рубить сушняк тут, а пошел дальше, в глубь леса.

Следя за ним, стараясь переходить от дерева к дереву бесшумно, Андрей отступал стороной так, чтобы человеку не попались на глаза его следы.

На небольшой полянке, в сотне метров от опушки, человек постоял, вроде отдыхая, потоптался, сделав при этом полный оборот, чтобы вновь оглядеться, развязал наушники, чтобы послушать, ничего не увидел и не услышал и отошел к ничем не примечательной сосне.

Из-под ветки, согнувшейся под снегом, Андрей сбоку хорошо увидел, как старик, отогнув на сосне кусок надрезанной коры, что-то засунул под нее. Это «что-то» не вошло сразу как следует, и старик подтолкнул его пальцем, потом прижал кору, и можно было бы пройти рядом с сосной и ничего не заметить.

Еще Андрей разглядел, что старик колченог, одна нога у него была короче, отчего он и ходил как-то вприпрыжку, отчего все его тело было перекошено.

«Так, - подумал Андрей. - Так. Ну, кажется, я выбрался! Только убедить его! Только бы убедить».

Старик между тем, отвязав веревку, сняв мешок и грабли, взяв топор, пошел в сторону от сосны и начал рубить сушняк, стаскивая его к санкам и укладывая на них. Когда он отошел так, что от сосны его не стало видно, Андрей, прислушиваясь к ударам топора, перебежал к сосне, отогнул кору и достал сложенную бумажку. На бумажке было написано:

«1-6; 2-14; 3-52; 4-7». Ниже стояла приписка: «Неделя».

Сунув бумажку на место, Андрей пошел к старику. Он дождался, когда старик начал увязывать дрова.

- Здравствуйте, - сказал он. - Я все видел. - Старик вздрогнул, как если бы кто-то неожиданно ударил его по спине, отступил от саней, тревожно посмотрел по сторонам и потянулся было к топору. - Не надо, отец! - потребовал Андрей. - Я свой.

- То есть? - из-под кустистых седых бровей старик враждебно смотрел на Андрея. В его взгляде не было страха, скорее в нем была досада. - То есть?

- У вас, отец, еды нет какой-нибудь? Я третий день не ел, - он присел на дрова и опустил голову. Сил у него почти не осталось, желудок сжался и ныл,, ноги дрожали, и он, двигаясь теперь медленно, мерз. Остатки еды, которую дала ему девочка, он съел третьего дня. - Я пленный. Бежал. Пробираюсь к своим.

Старик все так же настороженно молчал, этих слов для начала разговора не хватило, и Андрей должен был повторить:

- Я все видел. Я прочел «1-6; 2-14» и так далее. До «недели». Я положил записку на место. Верьте мне.