На двух берегах

- Я… я бы сделал глоток спирта, - уклонился он. - Для прочистки мозгов. Ты права, метель такая, что вряд ли кто сунется в лес. Но все-таки я ориентировался и по запаху, - он сел, взял из рук Марии флягу. - Дунет от землянки на меня - и гречка. А где гречка - там люди. Ясно? Если варить придется - значит, только глухой ночью. В такую же метель, но плюс глухой ночью. Ну, - он отвинтил пробку, - ну, за почин. - Он хлебнул спирта, черпнул из стоявшего на печке котелка, куда Мария подкладывала из ведра снег, запил ледяной еще до ломоты в зубах водой и начал есть суп, макая в него сухари, обсасывая эти сухари, откусывая от них помягчевшие края. - Отличный суп, Маша. Собираюсь по делам.

- Далеко?

- М… м… м… километров, наверное, за двадцать. Но, может, и за три раза по двадцать. Обстановка покажет.

- Зачем? - Мария смотрела на него без подозрения, но выжидающе.

Он нажал на суп, соображая, как бы ей рассказать поубедительней.

- Ты не выпьешь? Ну хоть поешь. Конечно, не идет, но есть-то надо. Чаю попьешь? Со сгущенкой? Со сгущенкой хорошо… Как там котелочек? Ага… - Поставив на колени котелок, он выскреб остатки супа. - Как ты думаешь, мне что теперь, до конца войны тут спать? Я могу тебе чем-нибудь помочь? В твоей работе, по твоему заданию?

- Нет, - она взяла у него котелок, бросила в него немного снега, чтобы снег растаял и чтобы потом котелок можно было хоть немного помыть. - Нет. Рация испорчена. Новую же ты не принесешь?

- Нет, - он подтянул поближе то, что втолкнул в землянку, и стал разбирать: пьексы, носки, свитер, белье, маскхалат. Пьексы, главное пьексы, пришлись ему впору, а вот белье и свитер оказались размером меньше, но он подумал, что при движении, отпотев, они растянутся на нем. - Нет. Но если я не могу помочь тебе ничем, значит, я что-то должен предпринять сам.

- Чтобы связаться с кем? - Мария зажгла, чтобы ему было светлее, вторую плошку. Теперь он мог разглядеть ее получше. У Марии был курносый с открытыми ноздрями нос, чуть толще, чем хотелось бы, губы, чуть больше, чем надо было бы для ее круглого лица, рот и не то темно-серые, не то зеленоватые в этом освещении глаза. Она была подстрижена коротко, но не как-то модно, под мальчика, а простенько, по-деревенски - до шеи, жиденькая челочка, разбиваясь на несколько полосок, прикрывала ее небольшой лоб, касаясь желтоватых, почти незаметных на лице, коротких прямых бровей.

Под свитером, сжимающим ее невысокую шею и заправленным в ватные брюки, обозначались неслабые плечи, да и руки, открытые почти до локтя, - Мария, возясь с печкой и котелками, не хотела измазаться и подтянула рукава, - да и руки у нее были не слабые: пальцы с широкими ногтями переходили в круглую ладонь, а ладонь в крепкое запястье. Руки даже в этом неярком свете имели красноватый цвет, который исчезал лишь у локтя. Видимо, этим рукам приходилось немало стирать и делать немало всякой другой хозяйской работы.

- Ни с кем я не собираюсь связываться. Ни с кем, - сказал он откровенно. - Да и с кем я могу связаться? Кому довериться? Разве только Николаю Никифоровичу? Но он не доверяет мне.

- Он не должен. Он не может, - объяснила она.

Он согласно кивнул:

- Понятно. Значит, и я не должен. И я не могу. К чему рисковать? Да и как? Как связаться? Пробираться в деревню, расспрашивать про партизан?

- Никто не скажет. Разве скажут?

- Никто. Не скажут. Значит, для меня остается пока одно…

- А я? - робко спросила она - Или ты меня…

Он о ней подумал уже и не дал ей досказать: - Я не имею права вмешиваться в твое задание. Мы же уговорились, так? Но я считаю - как каждый бы на моем месте считал, - что та должна нажимать на Николая Никифоровича, чтобы он связался с твоим командованием и все сообщил. Есть же у этого Николая Никифоровича какой-нибудь запасной канал. Ведь должен же быть…

- Этого я не знаю, - сказала она, и он поверил, что она и вправду этого не знает: ее задание было узким - передавать то, что принесут, а как собиралась информация, с кем был еще связан Николай Никифорович, она не должна была, для пользы дела, она не должна была знать. Мало ли что могло с ней приключиться? Мало ли как она могла попасть в руки немцев, но даже если бы немцы и заставили ее говорить, каким-то образом, но заставили бы, она могла сказать им лишь то, что знала, - линию: Тиша и она - Николай Никифорович. И ни слова больше. В этих обстоятельствах, чем человек меньше знал, тем было лучше.

- Но канал есть! - вдруг сообразив, радостно и громко сказал Андрей. Он стукнул себя по голове, встал и снова сел. - Есть! Я знаю точно!

Мария, открыв рот, смотрела на него округлившимися глазами, в которых сейчас мелькнуло и выражение подозрительности.

- Откуда… Откуда ты знаешь? Разве он тебе это сказал? Он же ничего тебе не сказал!

Он наклонился, погладил ее по челочке, но она отпрянула.

- Не надо!

- Это так просто! - он сдерживал улыбку, но он знал, что глаза его смеялись. «Что ж, это очень хорошо! Очень хорошо, - думал он. - Она приободрится!»- Николай Никифорович вышел с тобой на связь?..

- Ну, да… - нерешительно ответила она. - И что с того?