На ее условиях

Симона взглянула на него пораженно, и, может, музыка была тому виной, что его улыбка наполнила ее сердце. Ночной воздух обнял Симону, мелодия заворожила ее, сплетаясь с шорохом волн, и бархат неба с серебром луны, — это они виноваты. Симона не хотела все это чувствовать, не хотела, чтобы Алесандер улыбался так, не хотела слышать, что он считал ее прекрасной, а их брак — чем-то большим, чем он являлся. Она вдруг пожалела, что согласилась на эту прогулку, что позволила держать себя за руку, словно они друзья или любовники. Это не так. Они заключили деловое соглашение, условия которого Алесандер изменил, когда она уже не могла отступить. И вся эта прогулка за руки, уверения в том, что Симона ему нравится, вся эта затея для того, чтобы он получил, что хотел.

Симона помотала головой, отвергая его слова, когда новая мелодия, смутно знакомая, достигла ее слуха. Это застало Симону врасплох. Она узнала мотив, танго, которое играли на приеме у Маркела. «Чувства», как Алесандер назвал его, тот страстный, сексуальный танец. Музыка, которая показала Симоне, каким должен быть брак. Без чего он никогда не будет настоящим.

Без чувств. Глубоких, искренних чувств. Это стало последней каплей.

— Прости, я так больше не могу.

— Не можешь идти по пляжу?

Симоне хотелось его ударить. Он нарочно прилагает усилия, чтобы понимать ее неверно?

— Смотреть на луну, идти по пляжу, держаться за руки. Я не хочу всего этого. Я не романтичная невинная невеста. Я не могу с трепетом ждать первой брачной ночи, которой я не хотела и в которую ты втянул меня шантажом.

— Неужели заняться со мной любовью — такая жуткая перспектива?

— Если я этого никогда не хотела и не хочу? Конечно!

— Не хотела?

— Я с самого начала об этом говорила!

Алесандер замер на мгновение, словно слушая чувственный голос скрипки.

— Ты согласилась на новые условия.

— Ты угрожал сказать Фелипе, что наш брак фальшивка! О, как я ненавижу тебя за это! Ты не оставил мне выбора и имеешь наглость предполагать, что я радостно упаду в твои объятия? Поверить не могу, какой ты самовлюбленный! Да ты все, что я ненавижу в мужчинах, и последнее, кого я могла бы захотеть в роли мужа! — К концу тирады она задыхалась, не сомневаясь, что его ответная атака будет яростной.

— Потанцуй со мной, — сказал Алесандер.

— Что?

Его глаза сверкнули, когда мелодия взвилась в ночном воздухе. Он шагнул, нет, скользнул по песку, расправив плечи, высоко подняв голову.

— Потанцуй со мной.

— Нет. Ты сошел с ума. Я не умею.

— Умеешь, — сказал он. — Ты это делаешь сейчас, словами. Используй свое тело, покажи мне, насколько ты злишься.

— Нет! — Симона упрямо отвернулась. Танцевать с этим человеком на пляже было глупостью. — В этом нет смысла.

Но она едва сделала шаг, как Алесандер поймал ее за руку и развернул к себе, так что чулки и туфли вылетели из ее руки. Воздух выбило из ее груди, когда Симона столкнулась с ним, и ярость вскипела в ее крови от жара его тела.

— Я сказала — нет! — Симона оттолкнула его, но Алесандер по-прежнему держал ее за руку и вернул ее, задыхающуюся, в свои объятия. — Негодяй! — Симона снова попыталась оттолкнуть его, но руки мужчины обвили ее талию, и она была бессильна что-либо сделать, пока он двигался вокруг нее, как те танцоры, которых они видели. — Что ты делаешь?

— Танцую. Со своей женой. У тебя с этим проблемы?

— Да! — У нее были проблемы с тем, как властно его руки обнимали ее, какой горячей была его грудь под ее ладонями. Симона видела эту грудь обнаженной во всей красе, и сейчас ее пальцы жаждали коснуться смуглой кожи. Алесандер был таким сильным и стройным, таким роскошным, что Симона хотела сбежать от него как можно дальше, потому что ее тело желало прижаться как можно плотнее к нему. — Я не могу. Не этот танец.

— Тебе будет проще, если ты обнимешь меня за шею.

Проще? Вряд ли, но хотя бы ее руки не будут чувствовать, как играют его мускулы. Симона расслабила пальцы, позволяя им скользнуть к его шее. Алесандер издал довольный рык, низкий и бархатный, отозвавшийся во всех клеточках ее тела, и закружил ее в объятиях. А потом он взял ее руку и поднес к губам, и Симона задохнулась от прикосновения его языка к ее нежной коже. Его темный взгляд, музыка, созданная для страсти, его объятия — все это было чересчур для нее.

Алесандер сделал медленный шаг, потом еще один, увлекая ее по песку. Его движения были уверенными, чувственными. Он вел ее прикосновениями и своим телом, он кружил ее и выгибал, удерживая так надежно, что она не боялась упасть.

— Вот видишь, — сказал он, — ты можешь танцевать.

Он медленно поднял ее, так что она чувствовала его жар грудью, и животом, и ноющим местом между ног.

— Я тебя ненавижу, — отозвалась Симона, потому что ей слишком нравилось все это, его прикосновения, его голос, то, как они скользили по песку вместе.

— Так только лучше. Страсть и ненависть в прекрасной упаковке.

— А кто говорит о страсти?