На Ельнинской земле

Деревню Слепцы я знал, хотя мне еще и не приходилось бывать в ней. Она стояла несколько в стороне от той дороги, по которой мы обычно ходили и ездили в Павлиново. И именно через эту деревню мне нужно было идти, чтобы попасть в Гнездилово к Погодину.

Изба у мужика, подобравшего меня по дороге, была небольшая, тесная.

Но хозяйка встретила меня доброжелательно, усадила за стол, чтобы я поужинал. За стол со мною сел и сам хозяин. И, ужиная, мы с ним разговаривали как взрослый со взрослым, что мне очень нравилось.

Двое хозяйских детей вертелись тут же, рядом, но я почти не обращал на них внимания и неохотно отвечал на их вопросы, считая, очевидно, что они мне неровня: я по возрасту был намного старше каждого из них.

Спать меня положили на лавке, подстелив какую-то дерюжку. Утомленный событиями дня, я моментально заснул.

4

Рано утром — только-только рассвело — я, позавтракав ячменными блинами с конопляным маслом, собрался уходить. Однако погода за ночь сильно изменилась: дул резкий холодный ветер, шел мокрый снег, то и дело переходивший в обильный осенний дождь.

— Может, обождешь? — предложил мне хозяин. — Утихомирится погода, тогда и пойдешь.

— Нет, — ответил я, — это теперь надолго: не переждешь… Надо идти… До Гнездилова как-нибудь доберусь, а там и до дому не так уж далеко — всего каких-нибудь верст двенадцать. Так что лучше пойду.

— Ну как знаешь…

Хозяин подробно объяснил мне, как выйти из деревни, где и в какую сторону свернуть, чтобы попасть в Гнездилово. И я, поблагодарив его и хозяйку, вышел из хаты.

Сразу же на меня набросился холод, и, чтобы согреться, я старался идти как можно быстрей. Шел, не обращая внимания на дорогу: по грязи так по грязи, по воде так по воде…

Между тем мокрый снег окончательно превратился в дождь, а ветер подул такой, что, казалось, он продувал меня насквозь в буквальном смысле слова. Я уже и защищаться от него перестал: бесполезно. Конечно, промок я с ног до головы. И не только сверху, но и внутри у меня как бы тоже все переполняла холодная дождевая вода. И материнские ботинки также были полны воды, которая при ходьбе хлюпала и брызгала из них.

Но я шел и шел, невзирая ни на что, а Гнездилова все не было. И меня начали брать сомнения: по той ли дороге я иду, по какой следовало? Но возвращаться в Слепцы было уже бессмысленно: до Слепцов далеко, а тут пусть не до Гнездилова, так до какой-либо другой деревни я должен вот-вот дойти, если даже и иду неправильно.

И действительно, вскоре увидел в туманной дождливой мгле какие-то строения.

«Ну вот и дошел наконец!» — обрадовался я. Но, подойдя ближе, я понял, что это не Гнездилово. У бабы, вышедшей к колодцу за водой, я с отчаянием спросил:

— Какая это деревня?

— Как это какая? — услышал я в ответ. — Катериновка.

Я не на шутку перепугался. Такой деревни я не только не знал, но даже ни разу не слышал ее названия. И мне почудилось, что зашел я черт знает куда…

— А где же Гнездилово? — спросил я у бабы, которая с нескрываемым удивлением смотрела на меня. — Я же шел из Слепцов в Гнездилово…

— Э-э, милый…

И она начала мне объяснять, где я мог сбиться с дороги. Потом показала, как дойти до Гнездилова. Возвращаться в Слепцы для этого мне было не нужно. Но все же выходило, что я сделал порядочный крюк и ушел довольно далеко в сторону от Гнездилова.

5

В Гнездилово я пришел только около часу дня. Мокрый и грязный, зашел в просторную хату, стоявшую на территории погодинского парка, почти рядом с проезжей дорогой: в этой хате жил со своею семьею погодинский кучер. Я отдал ему письмо, адресованное Михаилу Ивановичу: письмо выглядело так, словно его только что выловили из воды, где оно лежало или плавало по крайней мере целую неделю.

Кучер и его жена почти совсем раздели меня, чтобы хоть малость просушить то, во что я был одет. Они и ночевать меня оставляли. Но я рвался домой и не соглашался ни на какие задержки.

— Нет, не останусь… Тут ведь всего двенадцать верст считается, а времени до вечера еще вон сколько!.. Успею дойти.

И, отдохнув немного, я пошел.

Дождь почти перестал, и на душе сделалось веселей. Но распутица оставалась распутицей, и продолжал я свое путешествие, пожалуй, столь же трудно, как и начал его.

Когда стало смеркаться, я был всего в пяти верстах от своей деревни. И я, наверно, одолел бы эти пять верст даже в потемках, если бы не речка Сергеевка. Эту речку — вернее, даже речонку — я знал давно. Когда отец, случалось, брал меня в Павлиново, мы переезжали ее и вброд, и по высокому горбатому мосту, перекинутому через нее. Но такой, какой она представилась мне в ту осень, я ее никогда еще не видел. От обильных осенних дождей Сергеевка разлилась так широко, что я уже почти не видел противоположного берега. На середине разбушевавшейся реки виднелись лишь два или три бревна, то есть самый горб моста, глубоко ушедшего в воду. Нечего было и думать, что мне каким-либо образом удастся перебраться через этот широкий бурлящий поток воды.