На Ельнинской земле

Уходя от Радзвицкого, я хотел только одного: чтобы его предсказания исполнились не столь уж быстро, чтобы хоть немного я мог походить по этой земле, глядя на все, что меня окружает, пусть уже больными, но все же зрячими глазами.

Тяжесть, которая внезапно обрушилась на меня в приемной врача, была действительно велика. Но я верил, что знаменитый смоленский врач сказал правду, и не подозревал, до чего жестоко он обошелся со мною, как он травмировал меня. Все это я понял лишь после того, как побывал у других глазных врачей и когда уже сам отлично знал суть своей болезни.

Радзвицкий не мог ошибиться в диагнозе: любой глазной врач, а не только знаменитый, при помощи столь несложного прибора, каким является офтальмоскоп, сразу увидел бы, в каком состоянии у меня глазное дно и в чем конкретно выражается заболевание. И он, этот «любой глазной врач», хотя и признал бы, что заболевание серьезное, что оно может повторяться, но непременно посоветовал бы, какое применить лечение, как я должен вести себя, чтобы не ухудшить положения, что мне можно делать и чего нельзя. И он никогда не сказал бы, что больного надо поскорее определить в школу слепых, ибо больной все равно ослепнет.

Люди с таким заболеванием глаз, как у меня, не обязательно должны стать абсолютно слепыми, хотя видеть они с каждым годом будут все хуже. У меня же, кроме того, болезнь только начиналась. А это отнюдь не значило, что слепота наступит непременно и что случится это довольно скоро.

И я до сих пор не могу понять, почему Радзвицкий не нашел ничего лучше школы слепых, почему он даже не намекнул на то, что можно испытать тот или иной способ лечения.

Я могу лишь предположить, что, возможно, врач Радзвицкий столь-равнодушно и в то же время столь жестоко отнесся к моей судьбе по очень простой причине: я был сыном мужика.

Это мое предположение кажется мне правильным, в частности, потому, что Радзвицкий был не только модным врачом, но и большим барином, богатым человеком. В Смоленске он построил два дома, стоявших рядом: в одном Радзвицкий жил сам, другой сдавал кому-то.

Я больше ни разу не видел доктора Радзвицкого, но совершенно неожиданно встретился с его сыном, когда осенью 1915 года поступил в гимназию Ф. В. Воронина: молодой Радзвицкий оказался моим одноклассником.

Этот выхоленный и вылощенный мой ровесник глядел на других высокомерно, особенно на тех, кто на социальной лестнице стоял ниже его. Я не помню ни одного случая, когда бы он разговаривал со мной. Вероятно, какие-то разговоры были — ведь я учился вместе с ним целых два года,— но разговоры такие незначительные, что от них не осталось ни малейшего следа. И я, конечно, ни словом не намекнул молодому Радзвицкому, что его отец вынес мне «смертный приговор», но что я, несмотря на это, не только живу, но даже учусь в гимназии.

После Октябрьской революции Радзвицкий вместе со своей семьей эмигрировал за границу.

4

Вернувшись от врача, остаток дня и весь вечер я просидел в той же кухне, где ночевал. Меня там и накормили и напоили чаем, но в этом для меня уже не было никакого удовольствия. Уныло ожидал я того часа, когда меня отвезут на вокзал, чтобы ехать в Ельню. Но поезд отправлялся только около десяти часов вечера, и казалось, я не дождусь этого срока — так медленно шло время.

Был и еще один, в сущности говоря, пустяк, но такой пустяк, терпеть который мне становилось все труднее и труднее: во что бы то ни стало я должен был по малой нужде выйти во двор. Еще днем я много раз жадно смотрел из окна кухни и даже, по-видимому, точно установил, где должно находиться то «учреждение», в которое меня влекло столь неудержимо. Но выйти во двор я боялся: там бегала большая злая собака, которая, несомненно, набросилась бы на меня. А на кухню, где я, можно сказать, изнывал, позабыв обо всем на свете, кроме одного, как на грех, заходили только женщины. И я стыдился попросить, чтобы кто-либо из них провел меня в нужное место или в крайнем случае привязал собаку.

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы в самый последний момент, когда все уже дошло до крайнего предела, кто-то из моих хозяев не догадался спросить у меня, не надо ли мне выйти...

Сразу потом стало как-то веселей, даже несмотря на то, что все сказанное доктором Радзвицким не выходило у меня из головы.

Поздно ночью я был уже в Ельне и снова попал к сторожу землеустроительной комиссии, у которого и проспал до утра.

В ЕЛЬНИНСКОЙ БОЛЬНИЦЕ

1

Утром ко мне пришел посланец Погодина и сказал:

— Михаил Иванович хочет поместись тебя в больницу. Если ты согласен, то я сейчас же отведу тебя туда.

Я сразу согласился: Погодин не стал бы понапрасну класть в больницу, если бы не был уверен, что это необходимо и полезно. Хоть в ельнинской больнице и нет глазного отделения, рассуждал я, но все-таки там должны как-то лечить и меня. Иначе зачем же больница?

И тут я впервые подумал, что, может быть, смоленский доктор Радзвицкий сказал о моей болезни неправду... И мне стало легче.