На этом берегу

Горьки были его слова, горьки и солены непролитыми слезами по утраченному. А ему было что утрачивать. Спокойный и решительный взгляд глаза в глаза, не как вассал и сюзерен, но как соратник и брат по оружию, гордый разворот широких плеч, облитых в червленую сталь, сияние венца, серебряные знамена за спиной…

— Должно быть красиво… — глядя вдаль, словно самому себе обронил Гилд, и добавил совсем тихо, — я этого никогда не видел.

Он вспомнил ту битву, на которую шли они на своей земле, вспомнил, и чуть поморщился. В тот год их селению все время досаждали кочевые племена, приходящие с востока с набегами. Кочевники досаждали и людям и альвам, с той лишь разницей, что люди жили южней, на равнине, и селение альвов отгораживало их от набегов, словно щитом. Чтобы разбить орду и отбросить кочевников в степь, требовалось совсем немного, объединить силы людских и нелюдских дружин и ударить по врагу с двух сторон, однако это оказалось проще сказать, чем сделать. Шли долгие как летний день переговоры лордов, людской барон и владыка альвов не раз сходились за столом, только решить ничего не могли. Барон вначале норовил бросить альвов вперед, а коли их перебьют, то воспользоваться двойной победой, избавиться от ослабевших кочевых племен и получить северные земли чужаков, оттеснив их в горы и к морю. Но, поразмыслив, он разумно решил, что степь пустой не бывает, уйдет одна орда, нагрянет другая, только щита альвов больше не будет у него за спиной, а, следовательно, соседей надо поддержать, помочь им, но не просто так. И барон предложил Высокому лорду стать его вассалом, получив помощь людей взамен. Что почувствовал владыка в этот час, не знал никто, Высокий альв умел владеть собой. От доли вассала, равно как и от помощи людской, он отказался, и покинул зал, не схватившись за меч, не сказав резких слов, а мог бы… но помнил, он тоже слишком многое помнил о потерях, он долго жил на этой земле. Противопоставить зарвавшемуся барону ему было нечего, давно уже не было ни той мощи, ни тех мечей, и серебристо-голубые стяги, что когда-то приводили в трепет врага, не развевались больше у него за спиной. Ныне лишь небольшое селение под его началом доживало свой век меж горами, морем и равниной людей, стараясь сохранить за собой хотя бы эти земли.

Но не зная Высокого народа и не понимая его, барон планов соседей постичь не смог, а потому, поразмыслив, сам же испугался своего замысла, решив, что хитрые и коварные альвы могут, сговорившись со степняками, пропустить их через свою территорию, на земли людей. Конец сомнениям человека положил новый набег. Благодаря ему, ближе к осени, срочно подняв свои дружины, два лорда все же пошли в бой.

Риан болезненно скривился, он словно видел эту историю, знал, что осталось от великой славы воинов его народа, да и от них самих.

"Где же ты был?…"

"Кто знает… меня не было с вами. Меня давно уже нигде не было".

Нет союзников, нет дружин, нет братьев. Отныне Младший народ стал сильней, а сильный всегда диктует свои правила. Нет справедливости в этом мире, как нет и конца потерям.

Риан осторожно, словно против воли, коснулся волос Гилда.

— Не слушай меня, я так давно живу, что успел обрасти воспоминаниями, как дно корабля ракушками. Куда я, туда и они. Одичал совсем.

Он почти просил прощения за свою память и за свою боль. Прощения — да, но не сочувствия. Риан не был несчастен, он был одинок, а это разные вещи.

— Я понимаю…

Надо ли сочувствовать тому, кто, пройдя свой путь, очутился в одной с тобой лодке? Кто разделит дорогу, если дальше она сливается воедино? Так ли уж важно, как каждый из них попал в эту жизнь, в этот лес? Но путь еще не был окончен, а потому нужны силы, чтобы продолжить его.

Каждая весна несет с собой обновление, но эта весна стала особенной и для Риана, и для Гилда. И не потому, что она разбила оковы их одиночества и высекла из встречи искорку дружбы и понимания, а потому что было в её дыхании какое-то предзнаменование окончательного и бесповоротного изменения в жизни. Стоило только прислушаться к шелесту ветра, к бормотанию ручья, вглядеться в рисунок птичьих стай, возвращавшихся с зимовья, в тонкое плетение паутинок, и для существ, созданных для гармонии, ответы были почти так же ясны, как кривые рунические письма на древних менгирах для языческих колдунов.