На фарватерах Севастополя

Действительно, во второй половине дня десятки фашистских бомбардировщиков прорвались к нашей бухте и в течение сорока минут бомбили все, что находилось в их поле зрения.

Самолеты, отбомбившись, набирали высоту и снова пикировали, включая воющие сирены. Грохот и взрывы сотрясали наш подземный КП, мигал огонек аккумуляторной лампочки. Все сосредоточенно и молча курили, непроизвольно прислушиваясь к разрыву очередной бомбы. Железную дверь подземелья контр–адмирал Фадеев приказал приоткрыть, так как вентиляция не работала и, кроме того, создалась угроза обвала убежища. К нам вместе с грохотом боя и с воем сирен врывались облака пыли и раздробленного камня, дыма и гари.

В нескольких местах на территории базы бушевали пожары — горела столовая, горели продовольственные склады, осколками бомб был подожжен катер–охотник. Но как только стихли разрывы бомб, из всех подземелий и щелей выбежали люди.

Из горящего продовольственного склада вытаскивали ящики с консервами, мешки с сухарями. Наладили ручные насосы и водой из бухты стали тушить пожары. Ни один водопроводный кран не работал, пресная вода кончилась: водопровод был окончательно разрушен.

Хотелось пить, было жарко и душно. Нужно было готовить пищу, так как обед погиб под развалинами столовой. Наш хозяйственник с двумя матросами отправился на поиски колодцев пли источников: где–то в прилегающей к Карантинной бухте балке должна была быть колодезная вода.

Начальник штаба Морозов осматривал подземелье. Была разрушена не только пристройка у входа на КП. От близких разрывов бомб потолок дал трещины и грозил обвалиться. Кроме того, множество воронок вокруг нашего КП говорило о том, что фашисты не случайно так усердно бомбили этот район. Теперь было достаточно еще одного сотрясения от взрыва бомбы или крупнокалиберного снаряда, чтобы вся кровля обвалилась. Поэтому с наступлением темноты пришлось с сожалением расстаться с нашим казавшимся таким уютным подземельем. Такова сила человеческой привычки. Мы так сжились с темным и прохладным тоннелем, что не хотелось и уходить.

Новое убежище было почти вдвое меньше и находились на восточном склоне холма возвышенного берега. Вход в него был совершенно не заметен в складках балки. Здесь в тесноте и пришлось оборудовать новый КП. Надо было проводить новые телефонные линии и устанавливать радиостанции, чтобы быть связанными и с флагманским командным пунктом командующего флотом и СОР; связь была нужна со Стрелецкой бухтой, где базировались большие корабли нашего соединения; связь была нужна с береговой обороной, с батареями которой мы взаимодействовали, организуя прикрытие Севастополя с моря.

Но связь нужно не только наладить, — ее необходимо все время поддерживать в рабочем состоянии.

Часто во время налета авиации или артиллерийского обстрела связь прерывалась. И тогда под разрывами снарядов, под бомбежкой бежали связисты от воронки к воронке, находили и устраняли повреждения и грязные, ободранные возвращались на КП, чтобы через несколько минут снова лезть в огонь, находить обрывы и налаживать связь. Иногда связист не возвращался с задания, тогда посылали другого. Отлично работал в те дни молодой связист–доброволец Недоруб, сын нашего офицера штаба, старого коммуниста.

У связистов имелись непревзойденные мастера своего дела. Одним из них был старшина Белый. Фамилия на редкость подходила к его внешнему виду. Он действительно был весь беленький, светлый. Белокурые волосы, откинутые назад, открывали чистый белый лоб, а хитрые, всегда смеющиеся глаза и вздернутый нос придавали его лицу несколько насмешливое, самоуверенное выражение. Был он худощав, очень быстр и цепок, как кошка. Легко влезал на любой столб, дерево или гору. Он еще до войны прекрасно изучил все линии телефонной связи города, знал, где проложены кабели, где выходит наружу нужная линия. До военной службы Белый работал в Севастополе на телефонных линиях, и поэтому в особенно затруднительных случаях гражданские монтеры обращались к старшине, приглашая его на консультации.

И сейчас, во время войны, когда по нескольку раз в день прерывалась телефонная связь, иногда, казалось, совершенно безнадежно, Белый упорно думал, искал и находил еще какую–то запасную линию. Работать на линию, как называли ремонт поврежденной бомбежкой линии связи, Белый всегда шел весело, с улыбочкой, словно это была обычная починка в мирный день, когда девушки гуляют на «пятачке» Приморского бульвара, а севастопольские мальчишки купаются у памятника затопленным кораблям, подымая невообразимый гвалт. Он счастливо выходил из всех переделок и не имел ранений.

Жизнь, видимо, любит веселых и удачливых, которым и сам черт не брат, и бережет их для каких–то чудесных дел.

Другой связист, старшина сигнальщик Павлюткин, славился тем, что по слуху мог безошибочно определить тип самолета и высоту его полета. Он звонил оперативному дежурному, а иногда прямо и начальнику штаба Морозову (тот любил с ним поговорить):

— Слышу шум мотора «хейнкеля!» Или же:

— Идут «долгоносики!»[3].