На фарватерах Севастополя

Иногда днем при большой облачности над бухтой Павлюткин звонил:

— За облаками вражеский самолет. Слышу прерывистые звуки мотора — это «Ю-88»… да не один.

Павлюткпн последнее время был сигнальщиком на посту Херсонесского маяка. А все эти отважные люди были воспитанниками нашего мужественного и энергичного флагманского связиста Б. Кучумова.

…Пожары к вечеру потушили, но над нашим убежищем не осталось теперь ни одного целого здания. От прежнего военного городка со столовой и спортивной площадкой, с аллеей могучих тополей, густых акаций и цветочными клумбами ничего не сохранилось. Словно в дурном сне все было разбито, изломано, исковеркано. Больно и жалко было смотреть на эти разрушения.

Опросив старожилов слободки, хозяйственники нашли источники воды. Ее теперь возили в бочках, носили ведрами.

С наступлением темноты бомбежка прекратилась. Ночь сулила передышку, но вместе с багровой луной на востоке, там, где был город, поднималось зарево. Это горел Севастополь. Отблески огня как бы зажгли облака. Казалось, горела севастопольская земля, горел инкерманский камень.

Настала ночь, но отдыхать было некогда. Нужно было принимать корабли и подводные лодки, подходившие с Кавказа.

Бомбежка и артиллерийский обстрел повторились на другой день и на третий. Так продолжалось непрерывно пять дней. Усилился огонь крупнокалиберной артиллерии противника, корректируемый самолетами. Фашисты стремились подавить батареи береговой обороны, которые больше всего их беспокоили. Усиленному артиллерийскому обстрелу подверглась мощная 30‑я батарея на Северной стороне.

Над головой стали проноситься колоссальные снаряды 615‑миллиметровых осадных мортир. Снаряд этот — весом в две тонны — в воздухе создавал такой шум и скрежет, словно с горы с уклона на плохих тормозах спускается поезд.

Один из снарядов–гигантов, упавший в районе нашей береговой батареи, не разорвался. Снаряд поставили на попа, и с ним рядом встал, как подросток, рослый командир батареи. Так его и сфотографировали.

— Жив еще буду ли, а снимок интересный. Какие против нас подвезли цацы! — говорил он.

…Что может быть хуже, чем систематические артиллерийские обстрелы? Когда прилетают вражеские самолеты, вы видите их над головой, иногда вы даже успеваете заметить, как от самолетов отрываются черные бомбы. По самолетам вы ведете огонь и сражаетесь с ними. А снаряды? Снаряды начинали свистеть, грохотать и взрываться всякий раз неожиданно.

Налеты авиации с каждым днем также усиливались. Теперь вражеские самолеты прилетали и днем и нередко ночью. Их было настолько много, что они, мешая друг другу, сталкивались в воздухе. Пожары, не переставая, бушевали на улицах города и в порту.

И все–таки ночь была лучшим нашим союзником и другом. Ночь приносила прохладу после июньского зноя. С наступлением темноты кок на камбузе приступал к приготовлению пищи.

А июньские летние ночи до обидного коротки. Не успеют вечерние сумерки перейти в темную, но звездную ночь, как уже через несколько часов светлеет полоска неба над Мекензиевыми горами, и солнце неумолимо быстро стремится подняться над истерзанной землей. Еще полчаса драгоценной тишины и спокойствия, и снова — длинный июньский горячий день адского грохота, смерти и разрушений.

Однажды хозяйственники ухитрились достать свежей капусты и овощей, о чем доложили контр–адмиралу, и скоро об этом стало известно всем подземным жителям. Нетерпеливые справлялись у кока, скоро ли будет готов флотский борщ. Борщ! Кто из нас не мечтал после надоевших консервов и жестких сухарей испробовать это традиционное флотское блюдо с густым красноватым наваром, в котором торчмя, как штык, стоит ложка. Правда, сейчас такого не приготовишь, но все–таки борщ из свежей капусты!

И вот, наконец, кок принес с камбуза огромный бак а стал разливать борщ по тарелкам. Всегда веселый, с белым колпаком на затылке, с добродушной улыбкой сытого человека, он сейчас почему–то был сосредоточен, угрюм и неразговорчив.

— Знаете ли вы украинский борщ? Нет, вы его не знаете! Вглядитесь в него, — продекламировал Иван Иванович, забирая свою тарелку и направляясь к столу.

Но после первой ложки Иван Иванович поднес тарелку к лампе, стоявшей у дежурного на столе.

— Что это, по–твоему? На, попробуй, — сказал он мне, — мыльная пена какая–то, а не борщ.

При свете электрической лампочки на поверхности борща вздувались синие пузырьки. — Я так и знал, — сказал кок, когда из всех углов убежища к нему потянулись нетронутые, полные тарелки. — Это все медики натворили.