На фарватерах Севастополя

— Жив я! — с трудом приподнимаясь, ответил Компанией, и снова ухватился за ручки пулемета.

Тяжело было и группе Семиглазова: у него оставалось всего девятнадцать человек. Но к нему присоединился парторг 12‑й батареи Ходаев вместе со своими товарищами. Бойцы своевременно обнаружили скопление гитлеровцев на этом направлении. Семиглазов решил предупредить вражескую атаку и скомандовал «огонь»! Шквальным ружейно–пулеметным огнем они скосили фашистов.

Но все больше падало раненых матросов, и автоматы, захлебнувшись, смолкали. Все кругом были ранены, а не воевали только мертвые.

Тяжело был ранен радист Громов. Его на носилках понесли к подошедшей к равелину шлюпке. Он в это время очнулся и закричал:

— Куда вы меня несете? Я не мертвый. Давайте назад!

И матросы повернули и понесли своего товарища в равелин. Здесь ему сделал перевязку военфельдшер Кусов.

— Видишь, — сказал Кулинич, обращаясь к своему командиру Евсееву, — Громов отказался идти на Большую землю, — так теперь матросы называли Севастополь.

— Умирать будем здесь, — твердо ответил Евсеев. — Командир и комиссар последними будут сходить с палубы своего «корабля».

С наступлением темноты, когда утих бой, Евсеев собрал бойцов и рассказал им о полученной из штаба ОВР телеграмме Верховного Главнокомандования, в которой говорилось: «…Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной».

Эта телеграмма и напоминание, что за отчаянной борьбой севастопольцев следит вся страна, прибавили сил не только защитникам равелина, но и всему гарнизону.

Так продолжалось два дня. На третий день фашисты предприняли психическую атаку. Голые до пояса, под знойным июньским солнцем, отбивая шаг под дробь барабана, вражеские солдаты шли к равелину.

Моряки во главе с командиром капитаном 3 ранга Евсеевым, во время обстрела и бомбежки укрывшиеся в казематах, снова поднялись наверх и легли у амбразур.

— Стоять насмерть! Переправы на тот берег не будет! — передал бойцам Евсеев. И матросы огнем встретили психическую атаку. Они крепко любили море и дрались беззаветно на суше. На башне равелина, на железной мачте, по–прежнему развевался в дыму обуглившийся военно–морской флаг.

Огнем последних пулеметных лент психическая атака была отбита.

— Ну, кто еще хочет на равелин! — поднявшись во весь рост на кромке стены с гранатой в руке, закричал старший матрос Алексей Зинский.

Три дня держался гарнизон равелина, пока не вышли все корабли и катера из Севастопольской бухты.

Равелин продолжал сражаться, но снаряды и патроны были на исходе. Положение под Севастополем не улучшилось. Немцы заняли всю Северную сторону. В ночь на четвертый день контр–адмирал Фадеев передал по радио приказание командующего флотом: «Гарнизону равелин оставить!»

Гарнизон к тому времени стал совсем малочисленным. Погиб в бою парторг Кусов. Ранен и контужен был командир охраны рейда Евсеев. Не в состоянии говорить, он молча, жестами отдавал необходимые приказания. Теперь всеми делами заправляли его помощник старший лейтенант Коринько и комиссар Кулинич.

Вечером хоронили парторга Кусова и всех, кто погиб в этот день. Выдолбив во дворе равелина каменные плиты, положили их в эти могилы, накрыли военно–морским флагом и завалили камнями.

Командир сказал, стоя у каменной могилы и с трудом разжимая почерневшие губы:

— Мы еще вернемся сюда, товарищи!

Надо было уходить, но днем на море разыгрался шторм. Синяя–синяя и теплая вода сделалась холодной и тяжелой. Угрюмыми и скользкими стали стены равелина, заливаемые накатами волн. И чайки, выкормыши моря, с ветром ушли к южному берегу.

С наступлением темноты к равелину с трудом прорвался рейдовый катер под командованием лейтенанта Лыскина и снял тяжелораненых. Это был последний катер.

Больше не на что было рассчитывать. Подходить к равелину ночью стало так же трудно, как и днем. Всю ночь немцы выбрасывали над бухтой ракеты и прожекторами освещали подходы к равелину с моря.

Весь передний край обороны города горел, и ночью отсюда, с крепости, ясно было видно крыло огненной радуги, упиравшейся в море.

Днем и ночью горел Севастополь. Горели остатки разбитых домов, улицы и кварталы, горели пристани, порт, набережные. Фугасными и зажигательными бомбами фашисты превратили город в пылающий костер.

Пытаясь найти удобный выход из равелина к воде, а такой выход был — железная дверь из подвала выходила прямо к урезу воды, — старший лейтенант Коринько обнаружил рыбацкие снасти, разложенные еще в мае на просушку (ловили тогда потихоньку кефаль и ставриду, да так и оставили на камнях). Старые сети, разбросанные на берегу, в воде держались на больших оплетенных стеклянных шарах.

Коринько долго смотрел на сети, что–то соображая.

— Порядок, — наконец сказал он самому себе и спросил сопровождавшего его старшего матроса минера Зинского:

— Ты понимаешь, что нам надо теперь делать?