На фарватерах Севастополя

— Воевать будем, пока в диске есть патроны, а на поясе гранаты, а последнюю пулю оставим себе! — ответил Зинский.

— Ну, нет, друг, я так не согласен! — повеселев, сказал Коринько. — Умереть мы всегда успеем, да и умирать надо с толком.

— Что же ты предлагаешь, старший лейтенант? — заинтересованно спросил Зинский. — Ведь море вон какое, не всякий доплывет к тому берегу. — И он безнадежно махнул рукой.

— Ну, вот, а еще матрос. Дадим по паре шаров на брата, вот этих, — и он пнул ногой стеклянный поплавок, — и нехай плывут, как те дельфины! — улыбнулся Коринько.

О своем плане Коринько доложил Евсееву, он одобрил и принял решение уходить этой ночью.

Вечером, когда стих огонь атак, но были еще горячими от боя камни равелина, старший лейтенант объявил матросам:

— Уходить будем своим ходом, вплавь, через бухту!

Коринько с досадой смотрел на бушующее море. Шторм не затихал. Штормовой ветер если уж дует, то несколько дней подряд. Обыкновенно это бывает нечетное число дней: один, три и так до семи.

Ждать, когда стихнет ветер и волнение уляжется в бухте, невозможно. И командир гарнизона решил уходить.

К счастью, ветер к ночи развел попутную волну и гнал ее к южному берегу бухты, к осажденному Севастополю. Не спеша выбирались бойцы из обожженных и разрушенных амбразур на скользкие, гладкие камни у подножия крепости, прощались, сходя с равелина, как с родного тонущего корабля.

Подвязав к себе стеклянные поплавки, матросы бросались в темную бушующую воду. Командир отправлял свой экипаж в последний рейс, на тот берег, к родному Севастополю.

Шторм к полуночи стал затихать, но седые волны с рваным кружевом пены продолжали хлестать, сбивая с ног каждого, кто неудачно бросался в воду. Нужно было уловить момент и вместе с отходящей от берега волной броситься в воду и плыть по волне.

Перед отходом командир приказал заминировать весь северный фас равелина, в проломы которого стремились ворваться фашисты; заминировать и взорвать командный пункт, радиостанцию и склады.

Произвести взрывы вызвался комсомолец минер Алексей Зинский, с ним оставался батальонный комиссар Кулинич. Кулинич был ранен, но скрывал это и держался. Только двое живых в кромешной тьме штормовой ночи остались в равелине. Они хорошо знали здесь каждую ступеньку лестницы, знали капризные повороты глухих коридоров, знали, где среди каменных плит пробивается скользкая трава. Они с завязанными глазами могли пройти по всем казематам.

На Северной стороне, занятой немцами, вдруг вспыхнул прожектор. Он осветил косматые белые гребни волн, головы плывущих матросов, заливаемые водой, и хлещущие очереди немецких автоматов.

— Сволочи, — выругался комиссар и закричал Зинскому: — Бей последними по прожектору!

И трассирующие пули, зарываясь в мутную воду, ударили по немцам. Прожектор погас, пала тьма.

— Время вышло, — тихо сказал комиссар Зинскому, — иди и исполняй!

Зинский с трудом пролез в засыпанный камнями подвал, где минеры уложили подрывные патроны, проверил на ощупь черный шнур и, дойдя до конца его, чиркнул спичкой и запдакал. Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя, как с треском разгорается шнур, позабыв о том, что пора уходить, как вдруг услышал топот сотен ног и очереди автоматов.

— Эх, взлетите, мерзавцы, сейчас на воздух! — прошептал Зинский. Он выскочил из подвала и, спотыкаясь о камни, поднялся в пролом стены к комиссару.

— Горит, — доложил Зинский, всматриваясь в темноту, где залегли, не добежав до пролома, немцы.

Комиссар Кулинич молча обнял и поцеловал Зинского и приказал ему:

— Плыви и скажи нашим — задание выполнено.

— А вы, товарищ комиссар? — оторопело спросил Зинский и бережно снял с груди автомат.

— Плыви! Ты свое дело сделал! — повторил комиссар, взял из рук у него автомат и подтолкнул в спину.

Зинский, разбежавшись, прыгнул в воду. Он плыл, и вдруг на покатой волне рядом с его головой встали белые всплески воды. Зинский нырнул. Комиссар увидел, что стреляют по плывущему, и переполз к южной стене, стараясь прикрыть огнем своего автомата уходившего матроса.

А Зинский нырял, всплывал и, снова ныряя, плыл к Севастополю.

«Море не выдаст, — подумал комиссар, — а моряк он крепкий».

Зинский был уже на середине бухты, когда в равелине раздались глухие взрывы гранат. Фашисты, наверное, поняли, что происходит в крепости, и в предрассветной темноте хлынули к стенам ее.

В это время воздух содрогнулся от тяжелого взрыва, в бухту посыпались камни и обломки, а над равелином взметнулось в серое небо облако пыли и дыма. Обвалившаяся северная стена равелина завалила камнями ползущих фашистов.

Крепость была мертва. Каменные глыбы прикрыли тело комиссара.

С 26 июня под Севастополем становилось все тяжелее и напряженнее. Оборонительный рубеж на Сапун–горе был совершенно разрушен, почти все доты разбиты фашистской авиацией, большая часть личного состава в дотах погибла.