На фига попу гармонь...

Спал Мишаня беспокойно и чутко, снилась отрубленная башка без ушей, дразнившая его длинным синим языком, плевавшаяся, корчившая рожи и напоминавшая о долге, который он теперь хрен увидит. Мишаня дергался и стонал. Под утро и вовсе приснился ротный прапорщик, поборник двух нарядов вне очереди и радетель загаженного ротного гальюна.

Вскрикнув, Мишаня проснулся. Сердце стучало дятлом, кровь пульсировала и булькала в венах, словно огненная вода в змеевике самогонного аппарата. «Привидится же такое! – вспомнил о прапоре. – Уже пять лет, как отслужил, а все снится Карп Барабас».

Вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, встал напиться воды, но алюминиевая солдатская кружка, которую спер на память в армейской столовке, грустно брякнула о пустое днище ведра. «Вот так всегда, – сморщил лоб егерь, – то воды слишком много, то ее совсем нет», – упав на пол, сорок раз отжался, затем громко, словно из пушки, сотряс воздух и с криком «Газы-ы!» – схватил ведро и выскочил во двор.

У позеленевшего сруба колодца, в лучах восходящего солнца увидел красивую зеленую птицу, прижимавшуюся к поросшему мхом бревну. Если бы не красное оперение на головке, несчастного представителя отряда пернатых можно было бы не заметить на фоне прозеленевшего колодца.

«Главное мимикрия», – с надеждой думал дятел, надеясь на то же.

Прилетел он в этот лес из профессорского сада, где от самого профессора и его гостей наслушался во множестве умных речей, задумчиво постукивая при этом по стволу дерева и размышляя о смысле жизни и своем прозвании. «С моими-то мозгами, да дятлом быть?» – вздыхал он иногда.

«От десанта никто не скроется, – уцепил птицу егерь. –Эге! Да у бедолаги и глаза нет», – пожалел пернатого стукача.

«Нас предали-и!» – запаниковал дятел и попытался клюнуть человека в палец, но, получив щелбан, философски опустил клюв.

«А возьму-ка я его домой! – забыв про воду, прикинул десантник. – Выдрессирую и Дуньке подарю… за палку… То-то хорошо будет, палка дубовая, крепкая, на нее лопату насажу… А Дуньке она ни к чему, зря только в сарае валяется». Еще раз любовно щелкнув по красному кумполу птичку, понес находку в дом.

«Блин! Хорошо, у меня башка закаленная», – порадовался за свою черепушку дятел.

Свистнув рыжего спаниеля Бобика, который лежал под скамейкой у сторожки и внимательно, сквозь прищуренные веки, наблюдал за телодвижениями шефа и дятла, Мишаня двинулся короткими перебежками к зеленому, поросшему травой берегу неширокой речушки Глюкалки. Но, глянув там на рассохшуюся лодку и сломанное весло, валявшееся рядом, плюнул в сердцах, вспомнив деревенского браконьера Филимона, о которого напрочь изломал гребной инструмент. И, ленясь идти в сарай за запасным, не спеша побрел вдоль берега к мосту, с тоской поглядывая на такой близкий, но недоступный родимый дом на противоположной стороне, где маманя наверняка уже напекла блинов и с нетерпением поджидала своего сынулю.

Еще больше расстроился толстенький Бобик.

«Это ж надо! Шеф совсем оборзел… Одно дело в лодке сидеть, – подняв лапу, деловито пометил кустик, – другое дело – на своих четырех топать… Эх, жисть наша собачья», – сокрушаясь всем нутром, лениво трусил за хозяином по узкой, хорошо утоптанной тропинке.

Через полкилометра, неподалеку от моста, Мишаня услышал настороживший его звук. «Ага! Гармонь! – стал углубляться в лес. – Точно. Сегодня же воскресенье, вот мужики и оттягиваются», – вышел на уютную поляну с работающими самогонными аппаратами по краям и кучкой обросших мужиков в центре, один из которых, задрав тельник, показывал две синие перекрестные полосы на спине и жаловался собутыльникам:

Хоша Мишаня и считает меня браконьером, но братцы, так же нельзя. По живому человеку, со всей дури, веслом приложил, чтоб значитца, живность не стрелял. В Красной книжке, говорит, записаны. Видал я у нашего бывшего секретаря парткома колхоза «Возбуждение» ту красную книжку, кроме него самого, никто там не записан. А сам вон, верхушки с елок на Новый год продал, так это ничего-о?

– Ты, Филимон, гордись, флаг Военно-морского флота на спине носишь… Будто вовсе не браконьер ты, а морской волк, – отреагировал на жалобу товарища дядька Кузьма.

– В морях волки не водятся! – опроверг его Филимон.

«Жалко, парикмахерская у нас закрылась… как лешие стали», – разглядывал односельчан Мишаня.

Рядом, невидимый для алкашей, тусовался красноносый леший, по очереди прикладываясь к струйкам из самогонных аппаратов.

«У дядьки Кузьмы первач наипрекраснейший», – развалился на пеньке, подставив солнышку старческий волосатый бок, и задремал, наслаждаясь спаянной мужской компанией, теплым днем и прекрасным лесным воздухом.