На фига попу гармонь...

Мишаня перевел взгляд на ментов, и у него отвисла челюсть, ослабли ноги, встал дыбом чуб и задергалось правое веко, так как следом за кинологом с собакой бежал его ротный прапорщик, дубиноголовый Карп Барабас.

«Бывает же сон в руку», – ошалел десантник, готовясь упасть и сорок раз отжаться. Деловая овчарка тут же вцепилась ему в штанину. Кинолог завопил:

– Фу-у, сука!

Мать начала лупить собаку фартуком.

Барабас заорал:

– Ефрейтор Бурундуков… Шо-о я вижу-у… Во-о бисов сын…

– Мишаня, встав по стойке смирно, прогудел в ответ:

– Здравия желаю, товарищ прапорщик!

Приехавший с ними следователь прокуратуры, стараясь всех перекричать и показать, кто здесь верховодит, во всю глотку завывал:

– Тихо-о-о! Ма-а-ать вашу-у!

– Есть тихо-о! – отдав ему честь, вскинулся прапорщик, на плечах которого были уже погоны младшего лейтенанта, а на теле – милицейская форма.

Овчарка остервенело грызла фартук, мотая башкой из стороны в сторону.

«Вот! Допрыгался егерь!» – со всех окон выглядывали жители славной деревни Шалопутовки.

«Так-то веслами людей охаживать», – злорадно думал главный деревенский браконьер Филимон, почесывая широкую спину с перекрещенными синими полосами, напоминавшую Военно-морской флаг России.

«Какая женщина-а-а!!!» – думал Бобик, наблюдая из конуры за овчаркой. Сердце его было размагничено любовью. Даже сладкая кость потеряла свой вкус.

* * *

Через полчаса шум, наконец, стих, и, захватив Мишаню, боевой милицейский отряд разместился в машине. Как нарочно, та не хотела заводиться.

– Не позорь! Не позорь органы! – рычал на бедного, потного шофера младший лейтенант Барабас.

Еще минут через тридцать, за которые спаниель три раза успел пометить колеса экипажа, где сидела его любимая, пыхнув черным дымом, драндулет завелся и бодро зарысил по дороге, производя сзади себя дымовую завесу из пыли.

– Вишь, как маскируемся, – одобрил обстановку Барабас, – враг ни за что не заметит… Я теперь ваш участковый, – похвалился он.

«Карьерист! – размышлял Мишаня. – В сорок лет уже младший летеха…»

– Да-а, а свидетели у тебя е-е-е? – поинтересовался участковый.

– А вон они, – указал Мишаня на несколько мужских фигур, тряпками перекинутых через перила моста.

– На воду, что ли, любуются, штык-нож им в гузку.

– Да не-е, просто культурно отдыхают, стакан им в глотку, – ответил Мишаня и стал выбираться из машины.

Овчарка, выпучив собачьи свои буркулы и высунув язык, тащила кинолога, чтоб успеть задержать свидетелей. «Во какая буйная», – с сожалением оглядел рваную штанину Мишаня. Доблестный милицейский пес с упоением будил первого свидетеля, остальные, прочухавшись, попрыгали в речку. Барабас помог кинологу оттащить от мужичка, ошеломленного внезапным натиском, довольную собаку с куском штанины в зубах. В этот момент, запыхавшись, к мосту примчался Бобик.

«Какая-а-а женщина-а! – мечтательно заскулил он, тяжело дыша. – Огонь бабец».

– Товарищ младший лейтенант, а у вас лопата есть? – обратился по-уставному Мишаня.

– А на кой ляд нам сдался шанцовый[2] инструмент? – опешил Барабас. – Я участковый, а не землекоп.

Следователь прокуратуры увлеченно запихивал в полиэтиленовый пакет кусок штанины, отнятый кинологом у подопечной:

– Вдруг в улики сгодится.

Оперативная группа, прихватив полупьяного дядьку Кузьму, в полном составе двинулась в лес.

– Бобик нас и проводит к месту преступления, – проявил воинскую смекалку Мишаня, – а то я уже чего-то закрутился.

На самогонной поляне аппаратов, разумеется, уже не было, но запах еще оставался. Трава вокруг была примята и истоптана.

– О-о-о-о! Вот оно, место преступления, – упал на колени следователь и, вытащив из кармана лупу, увлеченно стал собирать в пакет улики, придерживая временами спадающие с носа очки.

Прочухавшийся дядька Кузьма с интересом наблюдал за следаком, тощая задница которого то исчезала за кустами, то появлялась вновь. Последователь Шерлока Холмса и Ната Пинкертона целеустремленно очищал поляну от окурков, пуговиц, горелых спичек и других интересных на его взгляд предметов, способных стать уликами на суде.

– Дока! – похвалил начальство Барабас. – Ни одна мелочь от него не скроется.

– Глядите! Следы волочения, – радостно заверещал прокурорский работник. – А вот еще! Убийцы хотят нас запутать… – делал он вывод за выводом. – В одну сторону поволокут, принесут на место… потом в другую потащат… Ну-ка, пусти по следу собачку, – велел кинологу.

Овчарка, радостно поскуливая, помчалась назад к реке и вцепилась в вылезавшего из воды пастуха.

– Гм! – задумался следователь. – Наручники на него.

На ничего не понимающего Евсея Барабас нацепил браслеты.

– Метод индукции и дедукции, – похвалил себя следователь. – А теперь пошли к трупаку, будем производить следственный эксперимент.

– Да Евсей не виноват, – вступился за односельчанина Мишаня, – он здесь позже появился, по другому вопросу…

Но окрыленный успехом следователь не слушал его. «У матросов нет вопросов», – пела его душа.

Бобик, рисуясь перед мохнатой дамой, повел опергруппу в чащу леса. Кукушка была уже тут как тут.