На Фонтанке водку пил… (сборник)

— Он его ненавидит, — неожиданно сказал Волков, отвечая своим тайным мыслям.

Очевидно, Р. был не одинок в постоянных раздумьях о Мастере.

— Кто? — спросил Розенцвейг. — Кого?

— Гога — Сталина, — ответил Миша с уверенностью личного исповедника.

— Будет завтра телеграмма от первогоили нет? — подумал вслух Стриж.

— От Гая точно будет, — сказал Р. — Если он не в больнице.

— Да, — сказал Владик, — вот кому действительно не повезло…

— Ну, он тоже кузнец своего счастья, — сказал Миша.

— Это — болезнь, — сказал Стриж, и все замолчали, и каждый подумал, насколько повезло ему и что он может сделать, чтобы помочь собственной удаче. О своих болезнях не подумал никто. И о смерти никто не подумал…

Розенцвейг засмотрелся в окно. Ему вспоминалась прогулка под дождем, парк с короткими пальмами и статуя гибнущего героя, над которым склонялась крылатая скорбь. Ему вспоминалась юная Иосико…

Откуда же взялась у автора запоздалая страничка мелкого блокнота, на которой оказался записан Сенин монолог? Выпала из клетчатой тетради?.. Тогда почему именно теперь, а не раньше? Чтобы разрушить иллюзию?..

— Это грустная история, — определил жанр Сеня, возвращаясь к японским гастролям уже издалека. — Понимаете, было несколько девушек, несколько фанаток, которых пригласил Миша Волков… И тут наш продюсер Окава, вы его помните… Он стал бегать, махать руками, позвал переводчика, позвал меня… И среди них была Иосико… И Окава ни с того ни с сего стал жутко хвалить ей — меня, а ее — мне… Понимаете?.. Спровоцировал все Окава…

Вот оно что!.. Поздняя версия Розенцвейга весьма интересна: не он инициатор «грустной истории», а все тот же Окава; и гастроли затеял продюсер, и роман «спровоцировал» он…

Но тогда нам не хватает еще одной фразы композитора: «А мы познакомились уже на пароходе!..» Читатель, кажется, помнит обстоятельства этой встречи. Кто нам рассказывал об утренних пробежках на теплоходе «Хабаровск»? «Вдоль борта, вдоль борта, поворот по корме и снова вдоль борта, поворот у форштевня и снова к корме…» Может быть, легенда соединила воедино два разных персонажа? То есть на теплоходе «Хабаровск» Семен бегал с другой девушкой, а в Токио появилась уже сама Иосико?..

Но тогда за порог прошлого внесен произвол, и гастрольный роман движется самовольно. Что прикажете делать бедному автору — держаться за новоявленный Сенин монолог и опровергать собственную предысторию?.. А где гарантия того, что Розенцвейг нисколько не сочинял и не подпускал в «грустную историю» легкого тумана?.. Прости, любезный читатель, простите, Семен Ефимович, но возникающая легенда много лучше робкой версии героя, и художественная реальность должна выглядеть так:

– А мы познакомились уже на пароходе, — помолчав, добавил Розенцвейг.

Как всякий творец, он был по-детски наивен и склонен к вольному вымыслу.

Однажды Розенцвейг вернулся довольно поздно и принялся рассказывать домашним, как трудно складывалась вечерняя репетиция, какие сложные задачи ставил перед ним Товстоногов и какие усилия ему понадобились, чтобы их разрешить. Между тем как раз сегодня из Большого зала филармонии транслировали концерт Владимира Спивакова («Ах, какая скрипка, какой музыкант!»), и, скользя по лицам слушателей, беспечная камера не раз фиксировала просветленную улыбку Семена Ефимовича, сидящего в гостевой ложе рядом с девушкой Иосико. Это был первый после наших гастролей ее визит в Ленинград, и именно в тот вечер и таким образом с нашей героиней познакомились Майя Ефимовна, супруга героя, и его сын Ефим. Он-то и сообщил автору о пустяшном эпизоде, так же, как и некоторые другие, уверенный в платоническом характере отношений Семена Ефимовича и девушки Иосико. И, держа перед глазами его письмо, дышащее любовью к родителям, автор скрепя сердце соглашался с сыновней версией…

Но, как бы ни обстояло дело в сухой действительности, к нашему удивлению, романный сюжет продолжал жить неухоженным растением и не желал зависеть от авторских и даже родственных оценок.

Она прилетела, и они встретились.Какое значение имело все другое?..

Перед самым отъездом в Осаку она возникла во дворе отеля в потрясающем кимоно, и одна эта деталь способна опровергнуть безумные фантазии автора, которым он дал излишнюю свободу. Раньше ему мерещилось, что Иосико приходила прощаться в юбочке и блузке. Но вот фотография, сделанная тем утром: она — в кимоно…