На гастроолях

— Ничего не понимаю, — сказал директор, — я старательно вымазал ему сажей лицо и нахлобучил на голову огромный парик, и всё равно его узнали.

Всё это меня нисколько не интересовало, и я повернулся лицом к стене.

— Поразмыслите над моим предложением! — прощаясь, сказал директор. — Возможно, я даже стану платить вам по шесть крон за вечер, если вы будете исправно читать конферанс.

Нет, никогда я не паду так низко, чтобы взяться за пошлое ремесло, которое он мне предлагает. Есть же у меня, в конце концов, своя гордость!

На другой день директор явился ко мне и попросил просмотреть текст конферанса о диких зверях. Не буду ли я столь любезен подредактировать его в нужных местах и выправить слог; он заплатит мне за труд две кроны.

И вот, вопреки всему, я взялся за эту работу. Как-никак, надо же было оказать человеку услугу, и работа, так сказать, литературного свойства. Да и к тому же я нуждался в этих двух кронах. Всё же я потребовал, чтобы он держал моё сотрудничество в строжайшей тайне.

Я трудился весь день, заново — от начала и до конца — переписал всю речь, вложив в описание зверей много чувства и эрудиции и щедро расцветив конферанс сравнениями. С каждым часом я всё больше и больше увлекался работой. Это был сущий подвиг — сочинить такую речь про нескольких жалких животных. Когда я вечером зачитал своё сочинение директору, он признался, что в жизни не слыхал ничего подобного — такое сильное впечатление оно на него произвело. В порыве благодарности он дал мне целых три кроны.

Это растрогало и ободрило меня. Я вновь уверовал в своё литературное призвание,

— Если бы только у меня был толковый человек, способный прочитать эту речь! — сказал директор. — Нет здесь такого человека.

Я задумался. Собственно говоря, даже обидно, если какой-то там Бьерн Педерсен заполучит в свои руки такую изысканную речь и загубит её бездарным чтением. Мне было больно думать об этом.

— Может быть, на известных условиях я согласился бы вести конферанс, — сказал я.

Директор вплотную придвинулся ко мне.

— Какие ещё условия? Я заплачу вам семь крон, — сказал он.

— Хорошо. Но главное, никто, кроме нас двоих, не должен знать, кто же ваш конферансье.

— Обещаю вам.

— Вы, конечно, понимаете, что человеку моего ранга будет весьма неловко, если узнают, что я читаю конферанс про зверей.

Да, он понимает.

— И если бы этот конферанс не был сочинён мной от первого до последнего слова, я бы ни за что на свете не согласился выступать.

Да, и это он понимает.

— В таком случае я окажу вам эту услугу, — сказал я.

Директор поблагодарил.

Когда время подошло к семи, мы отправились в зал Рабочего союза. Мне надо было поглядеть на зверей и немного войти в курс дела.

Я увидел двух обезьян, черепаху, медведя, двух волчат и одного барсука.

В моём тексте не было ни единого слова про волчат и барсука, зато там было немало подробностей о некой гиене из тропических джунглей, о соболе и кунице, которая упоминается ещё в Библии, равно как и о некоем огромном сером американском медведе. Про черепаху я удачно сострил, что это богатая дама, питающаяся одним черепашьим супом.

— А где же соболь и куница? — спросил я.

— Вот! — отвечал директор. И указал на обоих волчат.

— А гиена где?

Тут он, не долго думая, показал на барсука.

— Вот гиена. Я рассердился.

— Так дело не пойдёт, это обман. Я должен верить в то, что говорю, вложить в это всю душу.

— Стоит ли нам ссориться из-за такого пустяка! — сказал директор. Достав из угла бутылку водки, он налил мне стопку.

Желая показать, что я ничего не имею против него лично, а только протестую против грязного ремесла, которым он занимается, я осушил стопку. И сам он тоже выпил после меня.

— Не губите меня! — сказал он. — Теперь у нас такая прекрасная речь, и звери у нас неплохие, право, совсем неплохие, вы только поглядите, какой большой медведь! Вы только прочтите свой конферанс и увидите — всё будет отлично!

В зале уже стали появляться первые зрители, и директор с каждой минутой всё больше нервничал. Его судьба была в моих руках, и справедливость требовала, чтобы я не злоупотреблял своей властью. К тому же я сознавал, что в остающиеся минуты просто невозможно внести в мою речь необходимые поправки; и вообще — разве можно требовать от человека, чтобы он с таким же чувством описывал несчастного барсука, с каким рассказывал бы о повадках страшного зверя — гиены? Стало быть, от любых поправок моё сочинение проиграет больше, чем я могу допустить. Я так и сказал директору.

Он сразу же понял всё. Снова налил мне стопку, и я выпил.

Представление началось при полном зале, антиспиритист показывал фокусы, каких сам чёрт бы не разгадал: он вытаскивал из ноздрей носовые платки; из кармана сидевшей в зале старушки доставал карту — червонного валета; не прикасаясь к столу, заставлял его скользить по полу; под конец господин директор обратился в привидение и провалился под сцену сквозь люк. Публика была в восторге и отчаянно топала ногами. Теперь настал черёд зверей. Господин директор собственноручно выводил каждого зверя и демонстрировал публике, а я должен был давать пояснения.