На-гора!

— Нет, не все равно, — не сдержался от резкого тона Виктор. — Уезжают — честные люди, а бежит — трус, себялюбец, шкурник!

— Но, но… — нахмурился Евтухов, отводя взгляд.

— Про колбасу я выдумал, никто тебе ее не присылал. Шел около гастронома и купил, знаю — торопишься, можешь забыть…

Евтухов все так же хмуро усмехнулся, скосив глаза в сторону колбасы, но промолчал.

— А я бы не советовал тебе торопиться, — тихо сказал Виктор. — Крупин вон тоже буйствовал: не держусь за вашу шахту! А теперь обратно просится…

— Витька Крупин?! Просится? Да я же дня два назад с ним разговаривал.

— А я — только что… Парторга он упрашивал.

«Интересно! — мелькнуло у Евтухова. — Надо мной подсмеивался, а сам… Видно, и впрямь каждому своя шкура дороже. А я еще поверил ему, болтуну, и катанул заявление…»

Известие о Крупные неприятно поразило Сергея. Он молча, не вникая, слушал Говрякова, а сам раздумывал о лживой натуре Витьки.

— Ну и… примут его? — сказал совсем некстати Евтухов.

Но Говряков понял быстро.

— Трудно сказать. Злятся ребята. Получается, что ему много раз прощали, а он плевал бригаде в лицо. Такое разве забывается?

— И мне стали бы тыкать в глаза, если бы… — начал было Сергей и замолчал. Нет, у него не было мысли о возвращении в бригаду, просто хотелось дать понять бригадиру, что теперь уже поздно изменять свое решение.

— Плохо ты думаешь о людях, — заметил Говряков. — Никто тебе слова не сказал о том, что… Да вот оно, это письмо!..

Евтухов побледнел, узнав почерк отца. Губы подрагивали, когда он сузившимися глазами жадно пробегал строки.

— Начальство читало? — быстро спросил он. — И что говорят?

— Хвалят тебя, — скривил губы Говряков.

— Я серьезно…

— Зачем тебе мнение людей, которых ты больше никогда не увидишь?

— Ну, ну… — только и сказал Евтухов. Он еще хотел что-то произнести, но свое, — недодуманное до конца, — оказалось сильнее, и Евтухов словно забыл о Викторе, отведя прищуренный взгляд.

— А эти люди заботятся о тебе, — заговорил снова Виктор. — Сафин предложил оформить тебе отпуск без содержания, чтобы ты сам разобрался во всем дома. Начальник шахты тоже не против. Чем же ты заслужил, что о тебе другие люди голову себе морочат, а?

Он говорил еще долго. Евтухов отвечал односложно, но, улавливая главное, что сквозило в словах Говрякова, не мог быть спокойным.

— Слушай, Виктор Федорович, — неожиданно прервал он Говрякова. — Давай-ка я сам все это обмозгую потихонечку, а?

Говряков глянул на часы.

— Давай. Мне в школу пора, а я еще дома по твоей милости не был.

Они вместе вышли на улицу. Говряков торопливо перебежал дорогу и скрылся в темноте, а Сергей медленно побрел по асфальту.

Черт его знает, это и действительно заманчиво — съездить на две-три недельки домой, увидеть ее, эту гордячку Нинуху, с батей кое о чем потолковать. Правильно Говряков сказал, надо во всем разобраться. Да и в себе самом. И что я сделал такого, чтобы обо мне заботились? Подумаешь, птица какая…

— Не знаю, не знаю, — вслух сказал Сергей, останавливаясь и подставляя холодному ветру разгоряченное лицо. — Об этом еще подумать, подумать надо.

И рассмеялся, неожиданно вспомнив про колбасу, принесенную бригадиром. Интересно, с какими мыслями шел сюда Говряков? Злился, наверное, бесился в душе, спорил с ним, Евтуховым. Со злости и колбасы накупил. А это хорошо, когда видишь: человек к тебе неравнодушен, с таким рядом всегда спокойнее — он и о тебе найдет время подумать…

«Ладно, — вздохнул Евтухов. — Надо приставать к какому-то берегу. Ехать — так ехать, а нет — решить, как дальше быть… Обязательно надо это сегодня решить».

14

Десятки настороженных, внимательных глаз наблюдали за каждым движением Виктора, Александра Купрюшина и Николая Инышева. На ребячьих лицах явный интерес. Пятиклассникам любопытно: зачем пришли сюда эти трое взрослых, о чем они будут говорить? До урока кто-то распустил слух, что у пришедших видимо-невидимо орденов, и потому ребята были явно разочарованы: какие-то значки были на груди только у одного шахтера, о котором учительница сказала, что это бригадир коммунистической бригады Говряков.

О чем-то шепчутся двое мальчишек за партой. И еще не успевает учительница предоставить слово Виктору, как один тянет вверх руку.

— Что ты, Боря?

— Васька… Вася говорит, — кивает он на веснушчатого соседа, — что это не настоящие ордена, а я с ним спорю. Это ведь ордена, да?

Виктор смеется и встает.

— Ты не прав, Боря, — говорит он. — Здесь у меня два почетных знака «Шахтерская слава» и значок «Отличник социалистического соревнования». Награды, конечно, скромные, но ими награждают тех, кто никогда не уйдет из забоя, не выполнив своей нормы. Когда ваши папы были на фронте, их награждали боевыми орденами «Слава». А это — мирные награды, их дают тем, кто хорошо работает и не боится трудностей.

— А в шахте очень страшно? — снова поднимает руку Боря. — Там же, под землей, как даванет сверху, и спрятаться некуда.

— А зачем прятаться? Люди все предусмотрели, они сразу же крепят лесом те места, откуда взяли уголь.

— И лес этот там и остается, да?