На горах. Книга первая

— Чтоб его вдоль и поперек!.. Чтоб ему ни гроба, ни савана!.. — продолжал тот браниться. И вдруг ни с того ни с сего накинулся на Фадеева:

— Ты чего торчишь?.. Вон пошел!.. Мошенники!.. Ироды проклятые!..

Богу не помолясь, хозяину не поклонясь, юркнул из комнаты Василий Фадеев.

«Не выгорело! — сам с собой рассуждал Марко Данилыч. — Теперь дело бросовое!.. И как это мне на мысли не вспало, что Митька с Микиткой земляки?.. Они друг дружке известны, к тому ж одной масти, одной выучки… Что бела собака, что чёрна собака — все один пес… Да я же с большого-то ума и свел Митьку с Дорониными… Позвал тогда его на катанье!.. Прометнулся!.. Вот те и барыш, вот те и тюлень!.. Господи, батюшка, ризу ведь я обещал на владычицу!.. Червонного золота! Мало разве?.. Так я бы прибавил!…»

Чуть-чуть отворилась входная дверь, и высунулось побитое оспой лицо Василья Фадеева.

— Еще два письма почтальон привозил на пристань, — робко промолвил он.

— Знаю, — крикнул Марко Данилыч. — Ступай до греха!.. Да убирайся же, чтоб черти тебя на том свете жарили да всякой мерзостью заместо масла поливали!

И неистово затопал ногами.

— Одного не нашли, — настойчиво молвил Василий Фадеев и тотчас же скрылся за дверью.

— Кого не нашли?.. Ступай сюда, — крикнул ему Смолокуров. Приказчик опять появился в дверях.

— Доронина какого-то искал почтальон, — сказал он, входя в комнату. — А такого у нас по всей пристани нет. А на письме означено: «На Гребновскую». Спрашивал почтальон, не знает ли кто, где тот Доронин живет — не знает никто. Так ни с чем и уехал.

— С письмом?

— С письмом, — ответил Фадеев. — Говорил, что отдаст его в почтову контору, — что говорит, там хотят, то пущай с ним и делают.

— А-а!.. Ну, за это тебе спасибо, — маленько повеселей промолвил Марко Данилыч. — Другое-то письмо к Веденееву? — спросил он, маленько помолчавши.

— Так точно-с, — посмелей прежнего отвечал Фадеев.

— Сам получал?

— Никак нет-с, приказчик получал. Веденеев на караване не живет.

— Тотчас повез приказчик письмо? — спросил Марко Данилыч.

— Никак нет-с. Сам, говорил, скоро на баржи приедет, тогда и отдам, — отвечал Василий Фадеев.

Рублевку дал ему Марко Данилыч за приятные вести.

— Это тебе за то, что письмо поспешил привезти…— промолвил он, когда Фадеев раболепно целовал щедрую руку. — С богом.

Отвесил низкий поклон Фадеев и молча ушел. Мрачно ходил Марко Данилыч по комнате, долго о чем-то раздумывал… Дуня вошла. Думчивая такая, цвет с лица будто сбежал. Каждый день подолгу видается она с Аграфеной Петровной, но нет того, о ком юные думы, неясные, не понятые еще ею вполне тревожные помышленья. Ровно волной его смыло, ровно ветром снесло. «Вот уж неделя, как нет», — думает Дуня… Думает, передумывает и совсем теряется в напрасных догадках.

Только что взглянул на Дуню Марко Данилыч, вдруг сам изменился в лице. Ни гнева, ни досады. С нежностью поцеловал он дочь.

— Что это, погляжу я на тебя, Дунюшка, ровно ты не по себе? — спросил он, одной рукой обнимая ее, другой ласково гладя по шелковистым волосам.

Чуть-чуть вспыхнула Дуня. Тихо подняла она на отца голубые глаза и, силясь казаться беззаботной, с улыбкой ему отвечала.

— Нет, я ничего.

— Да ты здорова ли? — заботно спрашивал отец, прикладывая широкую заскорузлую ладонь к белоснежному челу дочери.

— Здорова.

— Что ж это глаза-то у тебя какие?.. Ровно бы плакала?..

Смутилась Дуня, поалела, однако ж твердо, спокойно, с улыбкой промолвила:

— О чем же плакать мне, тятя?

— То-то, ты у меня смотри, — молвил Смолокуров. И, нежно поцеловав Дуню, отошел к окну.

А она в самом деле чуть не половину ночи проплакала от неотвязчивых дум.

— Давно ли с подругами-то виделась, с Дорониными? — спросил Марко Данилыч, пристально глядя на что-то в окошко.

— Дня три не видались, — ответила Дуня.

— Что ж это ты? Побывай у них… Девицы хорошие, любят тебя, — молвил Марко Данилыч, по-прежнему глядя на улицу. — А то с одной Аграфеной Петровной хороводишься… Только у тебя и света в окошке… Так, ласточка ты моя, делать не годится.

— Груня меня любит. Опять же знала меня еще махонькой.

— Видаться с ней запрета тебе не кладу, — сказал Марко Данилыч. — Баба она хорошая, дельная, разумная. А все же нельзя ради ее других покидать. Так не водится, моя сердечная.

— Сегодня же побываю у Дорониных, — тихо ответила Дуня.

— А вот попьешь чайку да тотчас же к ним и ступай. По малом времени я и сам подойду, — сказал Марко Данилыч.

Молча, головку склонивши, пошла Дуня к Дарье Сергевне, а там уж стоял самовар на столе.

***

Когда в Царицыно Меркулов писал письма, он, от бессонной ночи и душевного волнения, написавши адрес Веденеева: На Гребновскую пристань, бессознательно поставил его и на письме к Зиновью Алексеичу. Из этого путаница вышла. Хорошо еще, что Веденеев был у Макарья, а то бы письмо к Доронину так и завалялось в почтовой конторе.

Дуня еще сидела у Дорониных, а Марко Данилыч еще не приходил к ним, как с праздничным лицом влетел в комнату Дмитрий Петрович. Первым словом его было:

— Получили эстафету?

— Какую? — с удивлением спросил Зиновий Алексеич.