На горизонте души…

И вот, когда это всё утомилось само собой, он вошёл, касаясь паркета, как раскалённых кострищем углей, пред полным залом полных заведомого разочарования и скептицизма разных, неродных друг другу особ. Пышными, яркими нарядами он будил в публике не насмешку, но то первобытное удивление, что таится в каждом с малолетства, а излучающий достоинство образ вызывал уважение, граничащее с не имеющем пределов восторгом.

Всякий из его танцев был полон, после любого из них можно было не ожидать продолжения. Очарованная, завороженная и обессиленная финалом публика замирала ненадолго и несмело принималась рукоплескать, сокрушаясь, что вот, теперь уж, верно, поставлена та самая точка, после которой начнётся новая, неведомая, ведОмая, опостылевшая и глубоко прекрасная жизнь.

К счастью, каждый раз это был ещё не конец, и он вновь принимался сокрушать обыденность и пространство телодвижениями, схожими по плавности с речными водорослями, что рвутся вслед за течением, оставаясь навечно на месте.

Махмуд Алисултанович Эсамбаев¹⁰ танцевал о любви. О тяге людей друг к другу, как прекрасному в человечестве, вне которого мир давно перестал бы быть собой.

Накануне весны

Приоткрыв дверь в спальню шире обыкновенного, я столкнулся лицом к лицу со златоглазкой¹¹. Спросонок та глядела на меня томно и откровенно ласково.

— Уже весна? — поинтересовалась она, кокетничая через силу.

— Да, вроде, нет ещё, только-только растратился январь.

— Всё, до последней минутки? — выкатила глаза флёрница.

— Увы. — вздохнул я, не скрывая сожаления о скоротечности времени, ибо об этом невозможно не печалиться, как смириться с этим не выходит ни у кого и никак.

— Так почто ж меня будить? — прилично и нешироко зевнула красавица. — Пойду-ка, поищу себе место, досыпать. — заявила она, взмахнув для убедительности несуществующими, воображаемыми ресницами. Будь они у златоглазки в самом деле, немало сердец завлекла бы эта милашка в свои широко расставленные сети.

Наделяя сию букашку утончённой наивной прелестью, природа, вероятно, стремилась уберечь её от бед, что неизменно подстерегают иных особ, обладающих, по мнению брезгливых обывателей с ранимой натурой, безобразной, неподходящей наружностью. Пугливые, порывистые и неловкие от того, эти, невысокого полёта личности причинили немало неудовольствий, истребляя мушек, пауков и прочих беспозвоночных членистоногих, льнущих к человеческому жилищу, заселяющихся без спроса и свидетельств владельцев о дозволении на то. Чуть где промелькнуло нечто, — личности с воплем: «Изловить!» хватаются за газету, тапок, и торопятся избавиться от незваного посетителя. Случаются и казусы, когда те самые ведомости с туфлёю опускаются не токмо на домочадцев, но и на самоё себя, причиняя ущерб благообразию, с падением под ноги стульев, рёвом детворы и воплями подвернувшегося некстати под ноги кота.

Однако покуда пришлось к слову помянуть всех, златоглазка упорхнула в известное ей одной место, с тем, чтобы предстать пред ясны очи в самое своё время, а именно — накануне действительной, настоящей весны.

Скор на расправу февраль…

Широкая грудь неба, покрытая курчавыми жёсткими волосами кроны, растягивала тельняшку рассвета причудливой, виданной тысячелетиями расцветки, где голубые полосы переменялись тонкими розовыми и оранжевыми, нанесёнными не столь густо, сколь основательно.

Со стороны могло показаться, что то распущенная лентой шкурка некоего огромного апельсина. Сдёрнутый нечаянно детской рукой с рождественской ели, он оцарапался об иголки, скатываясь по ступеням ветвей книзу. Вот, незадача! — добирались до конфеты, либо пастилки, а под ноги упал сладкий померанец…

Видение или даже самый озарённый им час сочился праздником, ровно тот пахучий заморский плод. Хотя, коли по совести, ощутимо витало в воздухе неспешное, вдумчивое предвкушение весенней поры, некое упругое напряжение в воздухе, схожее с гудением шмеля. К тому же, имея весну в виду, сменяя собой порывистость, суету и прочие признаки всякой тщетности вообще, наступало спокойное ожидание неизбежности, в лучшем понимании этого явления.

Ибо скор на расправу февраль, даже високосный.

И, дабы не сожалеть после о потерянных зря днях и не пережитых забавах, дразня бледную округу яркостию нарядов, прогуливаются, стаптывая заместо подошвы сугробы, дамы и молодухи с кавалерами и без.

А с реки слышен стук коньков о мёрзлую воду, да будто кто катает бильярдные шары, — это ж там, опережая ледоход и пыля ледяною стружкой, управляется детвора, мирясь с соседством наиболее дерзких девиц, что по-мужицки подбоченясь выписывают плавные крендели.

Бегут времена года за временем, не ведая усталости, бывает, путаются в очерёдности или под ногами друг у дружки, а так — ничего, держат в повиновении миры, принуждая считаться с порядком, про который было условлено загодя до появления тех, которым то знойно, то зябко, то слякотно, либо просто «как-то не так».

На горизонте души…