На грани

Юрий Лантан На грани

Я не помнил, как очутился на мосту. Наверное, гулял по городу? Утренний свет сочился сквозь ветхий саван облаков, сырой ветер холодил кожу. Казалось, я впервые в жизни дышал полной грудью, и от затхлого запаха реки кружилась голова. Я почувствовал на себе взгляд и обернулся.

У противоположной ограды моста замерла девушка в легком платье, джинсовой куртке и кедах. Она смотрела на меня со странной смесью удивления, восторга и испуга.

– Привет, – осторожно проговорила девушка. Плечи ее подрагивали – то ли от холода, то ли от волнения. Темные волосы развевались на ветру. Тонкая рука, согнутая у живота, держала красный блокнот.

– Привет. – Я замер, изумленный звуком собственного голоса: он показался мне фальшивым. – Мы знакомы?

– Нет, но… – неуверенно начала девушка, а затем, словно набравшись смелости, выпалила: – Я Нина. А ты…?

В голове всплыло имя, и я, чуть замешкавшись, ответил:

– Антон.

Нина кивнула. Ее бледное лицо дернулось в мимолетной улыбке.

– Рада знакомству, Антон. И давно ты здесь… стоишь?

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали 7 часов 7 минут.

– Не помню, – я растерянно улыбнулся, смущенный своей забывчивостью. – Даже не знаю, зачем сюда пришел.

– Наверное, загадать желание? – Нина подошла ближе, и я рассмотрел сухие губы, покрытые трещинками, и серые тени у глаз. – Ты ведь понимаешь, что это за место?

Я огляделся. Мы стояли в центре короткого пешеходного моста, перекинутого на пересечении двух узких каналов в гранитных оковах. Рядом и чуть вдали виднелось еще несколько мостов – я насчитал шесть штук. Деревья и невысокие старинные здания, раскрашенные в пастельные тона, ютились на набережной. За ними возвышался собор с тусклыми куполами.

– Это Семимостье. – Нина не сводила с меня темных глаз. Ее близость дарила тепло и тревогу. – Самое загадочное место города. Здесь из одной точки видно сразу семь мостов. В Питере есть легенда: если на Семимостье загадать желание в семь часов семь минут седьмого числа седьмого месяца, то оно обязательно сбудется.

– И ты загадала?

– Да. – Нина улыбнулась и отвела взгляд.

– Оно сбылось?

Нина рассмеялась, и глаза ее ярко заблестели.

– Похоже на то! – Она убрала блокнот в карман куртки, взяла меня за руку и потащила с моста. – Идем, я покажу тебе город!

* * *

Казалось, все дни слились в один. Каждое утро я просыпался на матраце в пустой комнате: голые стены, белый потолок, стылый воздух. Я принимал душ и плелся к шкафу в прихожей, где висел нехитрый набор одежды – пара джинсов и несколько черных футболок. «Тебе идет темный цвет», – говорила Нина, и всякий раз, натягивая футболку, я вспоминал ее слова.

Далее завтрак – всегда один и тот же. Я вытаскивал из холодильника миску с молоком, в котором плавали куски сырого мяса, садился за стол и медленно пережевывал жилистые ошметки. Ни о чем не думая, я таращился на стену в коросте облезлых обоев. Когда к горлу подкатывала тошнота, я шел в туалет и выливал остатки молока и мяса в унитаз.

И так – каждое утро: пробуждение, душ, завтрак. Бесконечный цикл, разорвать который могло только одно событие – встреча с Ниной.

Я дышал ради нее. Нина целиком поглотила мое существование, и в какой-то момент я осознал, что только рядом с ней чувствую себя живым. Когда она держала меня за руку, все обретало смысл и ясность.

Ежедневно мы встречались на Семимостье, а затем шли куда глаза глядят. Гуляли по городу – по его паркам, аллеям и дворам. Обнимались. Смеялись. Кормили уток. Встречали закаты на набережных. Но каждый вечер расходились в разные стороны: Нина – к себе домой, а я – в свою холодную конуру. Ночь становилась временем, проведенным впустую − без Нины. Проваливаясь в глухую черноту, я думал лишь о том, как поскорее вновь ее увидеть.

Однажды, когда мы сидели на берегу залива и любовались последними всполохами умирающего солнца, я сказал:

– Не хочу, чтобы заканчивался день. Ты снова уйдешь.

– Завтра уезжает моя сестра. – Нина положила голову мне на плечо. – Ты можешь остаться.

Нина никогда не рассказывала о семье. Я не знал, с кем она живет, и упоминание сестры стало для меня новостью. Но вместе с тем я задумался о другом: а что я помню о своих родных? Есть ли у меня сестра или брат?

Мысль эта, вспыхнув в голове, тут же исчезла, когда Нина прильнула ко мне, зарывшись лицом у груди. Ее прерывистое дыхание обожгло кожу, и по спине заискрило током.

– Ты мой, – прошептала она. – Я нашла тебя и не отпущу.

Я улыбнулся и обнял Нину. В руке она сжимала красный блокнот.

* * *

Вернувшись домой, первым делом я залез в кладовку, где сгрудились пыльные коробки – должно быть, вся моя прошлая жизнь? Сколько они здесь простояли – сказать я не мог.

Я раскрывал коробки и жадно рассматривал их содержимое. Книги. Книги. Одни только книги: затертые обложки, потрепанные корешки, сладкий запах тлена.

Кьеркегор, Сартр, Камю, Ницше, Хайдеггер – пробегали перед взором диковинные имена авторов, о которых я едва ли что знал. Неужели я когда-то их читал?