На грани

Я раскрыл увесистый том с названием «Бытие и время», пролистал – страницы оказались пустыми. Озадаченный, я просмотрел другие книги, с удивлением созерцая ту же картину: чистые, пожелтевшие листы без единой строчки текста.

Будто это были не книги, а муляжи.

В глубине кладовки пылилась последняя нераспечатанная коробка. Раскрыв ее, я обнаружил внутри толстый фотоальбом в бархатном переплете. Здесь пряталось прошлое: детство, школьные годы и взрослая жизнь, о которых я ничего не помнил.

Я раскрыл альбом. Пролистал. В горле застрял вязкий ком, руки задрожали.

Прозрачные кармашки, куда обычно вставляют снимки, блестели белизной. Фотоальбом был пуст.

* * *

На следующий день я отправился к Нине. Адрес она оставила накануне, нацарапав его на листе из блокнота. Нина жила в старом доме на набережной Пряжки. Парадная пряталась в глубине двора-колодца, стиснутого грязно-желтыми домами. Из мусорного контейнера несло гнилью, и казалось, что спертый воздух застыл здесь навеки – как и серый клочок неба над головой.

Поднявшись на нужный этаж, я постучал в дверь, обитую потресканным дерматином. Нина открыла и замахала мне, приглашая внутрь.

– Проходи. Я как раз рассказывала Вике о тебе!

В захламленной комнате девушка, похожая на Нину, чуть старше ее, собирала чемодан. Я поздоровался, но сестра Нины будто меня не услышала.

– Так как его зовут? – спросила Вика, даже на меня не взглянув.

– Антон, – хором ответили мы с Ниной.

– Надо же! Я помню, когда ты была маленькой, ты постоянно говорила, что твоего мужа будут звать Антоном. Антонина и Антон – как ты и хотела!

Нина рассмеялась и обняла сестру.

– Ты не представляешь, как я с ним счастлива! – сказала Нина, не сводя с меня лучистых глаз.

Смущенный, я отвернулся от девушек, и взгляд мой упал на старый шкаф, снизу доверху забитый книгами. Пока сестры щебетали, обсуждая предстоящий отпуск Вики, я рассматривал надписи на корешках. Имена, которые я уже видел: Хайдеггер, Сартр, Камю, Кьеркегор…

Вжикнула молния: Вика закрыла чемодан.

– Все, я полетела! – Она поцеловала Нину. – Не скучай. Да, пока не забыла: выкинь из холодильника мясо в молоке, зачем ты его маринуешь? Оно же протухло.

– Новый рецепт, – сконфузилась Нина. – Давай, беги, а то опоздаешь.

Вика схватила чемодан и потащила его к выходу.

– Счастливого пути, – пожелал я, но Вика, казалось, не обратила внимания на мои слова.

Нина пошла ее провожать. Из коридора доносились приглушенные голоса – сестры прощались. Наконец, хлопнула дверь, и Нина вернулась в комнату.

Я стоял у стены, рассматривая висевшие на ней фотографии в рамках. В основном это были пейзажи, но на одном из снимков – старом, блеклом – улыбались мужчина и женщина в обнимку с двумя смеющимися девочками.

– Когда погибли родители, мы с Викой остались одни. – Нина подошла сзади и обняла меня: руки холодным обручем сомкнулись на груди. – У меня не было друзей. Не было отношений. Вдруг я поняла, что одиночество оказалось моим единственным спутником.

Мысль, погребенная в сознании, вскрылась нарывом: а кем были мои родители? Я не мог их вспомнить, как ни старался. Более того, я не понимал, кем был я?

Кто «я»?

Как я оказался в этом мире? Откуда это чувство, будто меня просто всунули в действительность?

Голос Нины выдернул меня из замешательства:

– Сестра пыталась с кем-то познакомить, но меня это тяготило. – Нина на секунду запнулась. – Я много читала, но даже самые мудрые книги не давали ответа. Все как будто потеряло смысл. Пока я не нашла тебя.

Я развернулся к Нине. В ее глазах тлела тоска с искрами надежды. Язык скользнул по пересохшим губам, и Нина потянулась ко мне.

Поцелуй был коротким. Нина шумно выдохнула, схватила мою футболку и потянула ее наверх. Я понял, что делать дальше: вслед за футболкой на пол полетела остальная одежда.

Нина в лихорадочной спешке сбросила платье, выскользнула из белья и потащила меня на диван.

Я вошел быстро, порывисто: Нина вскрикнула, закрыла глаза – и выдохнула с томительным стоном.

Наши губы сомкнулись. Мы не могли оторваться, жадно поглощая друг друга. Одиночество, боль, отчаяние – все сгорало в пламени страсти. Оно очищало и наполняло жизнью.

Но вскоре поцелуй стал отдавать железом и солью. Я отстранился.

Из носа Нины струилась кровь, заливая ей губы. Нина сцепила зубы и закинула голову. Бледная и хрупкая, она выгнулась на диване, сотрясаемая судорогами.

– Нина?! – выкрикнул я – и провалился во тьму.

* * *

Холодный свет просочился сквозь веки. Ноздри втянули сухой воздух с запахом химикатов, мочи и прелого белья.

Я сидел на стуле в больничной палате. Справа, чуть поодаль, на койке лежала Нина с перебинтованной головой. Ее глаза были закрыты. Вика и врач стояли рядом. Я попробовал пошевелиться и что-то сказать, но не смог: руки и ноги обмякли, а вместо членораздельной речи из горла вырвался хрип. Вика и доктор проигнорировали мои потуги привлечь внимание, словно им не было до меня никакого дела. Нина – вот, кто занимал их мысли.

– Она слышит нас? – тихо спросила Вика.

– Ей сделали укол седативного средства, – ответил врач. – Она спит.