На грани доверия. Книга третья

— Что вы хотите этим сказать? — Фертовский-старший даже поднялся со своего места. — Переводчик — сын моего давнего знакомого. Михаил филолог, лингвист. Ко всему проявляет живой интерес, весьма образованный молодой человек.

— А он проявлял интерес к вашему гарнитуру?

— Конечно, проявлял. Спросил результаты пробирной и геммологической экспертизы, был в абсолютном восторге от уникальной исторической ценности гарнитура, особенно — клинка.

— Так я примерно и думал. А он просил показать гарнитур?

— Просил, даже сам приехал в мой дом, долго рассматривал его, восхищался отдельно каждой вещью, — сказал Владимир Григорьевич.

— А спрашивал ли, что вы собираетесь делать с гарнитуром? Каким образом хранить его дома?

— Конечно, его это интересовало. Он несколько раз подчеркнул, что хранить дома гарнитур небезопасно — могут украсть, а ещё может сбыться проклятие. Но я посчитал — восьмым в нашем роду является мой внук, а тогда Володя жил в США, так далеко отсюда, что ему точно не грозила опасность. А вот когда внук приехал в Россию, не сразу, но я понял — в чём-то Михаил прав. И решил ничего не рассказывать Володе. Но он случайно узнал о существовании гарнитура и стал настаивать, чтобы я ему показал эту семейную ценность. Вот тут я испугался по-настоящему.

— Напрасно испугались, Владимир Григорьевич, — отозвался следователь.

— Как это напрасно? Над моим внуком нависла угроза, проклятие камней, а я, по-вашему, должен спокойно реагировать на это? Ещё и сам подтолкнуть его к краю?

— Послушайте меня внимательно, Владимир Григорьевич, — попросил Турчанинов, сложил руки в замок. Все остальные сидели, не шелохнувшись. — За обивкой ларца было не послание вашей прабабушки, а самое обыкновенное письмо своим кузинам. Поэтому оно на польском языке.

Глава 93

— Как письмо кузинам? — воскликнул Владимир Григорьевич.

— А вот так. Там стоит обращение «Moi drodzy» — мои дорогие. Это относилось к двоюродным сёстрам Беаты, а не к потомкам, как можно подумать. В начале письма она кратко сообщила о здоровье сына и мужа, там всё в порядке. Потом было упоминание о каких-то векселях и обязательствах. А вот дальше Беата рассказала своим кузинам о гарнитуре, в частности о том, что встретила здесь, при Дворе Низье Филиппа, которому похвасталась драгоценностью. Медиум пригласил Беату на свой ближайший спиритический сеанс, где поведал ей все истории, связанные с «преступлениями» шпинели. И само собой разумеющееся, о проклятии, которое преследовало их владельцев. Всё это он увидел своим внутренним взором и порекомендовал Беате «pozbyć się»11 от гарнитура. Это слово было подчёркнуто в письме. Сначала Беата поверила предсказателю, его авторитет при Дворе был несомненен. Но буквально через несколько дней Низье, видя отчаяние и смятение Беаты, пожалел её и чистосердечно признался в том, что ему хорошо заплатили за обман. Кто заплатил и зачем, Беата так и не узнала, Низье умолял её не допытываться и не искать, иначе им обоим грозит смерть. Но то, что на клинке нет никакого проклятья, он повторил несколько раз. А камни? Люди сами придумали им истории, придумали и поверили. Он утверждал, что мы всегда несём ответственность за поступки, и потому необходимо думать, прежде чем действовать.

— Но ведь Михаил утверждал совсем другое. Он даже показывал мне в письме некоторые ключевые слова, которые говорили о возможности выбора, к примеру, тьмы или света, — горячо возразил Фертовский-старший, всё ещё не веря в то, что сын его друга мог так обмануть.

— Какие слова он показывал — напомните, пожалуйста, — попросил Турчанинов.

— Вот слово — элигия, в переводе с польского оно означает «выбор» или же люцина — «свет».

— Владимир Григорьевич, кузин вашей прабабушки звали Элигия (еligiа) и Люцина (lucyna). Это польские женские имена. Да, они означают — выбор и свет, но в данном письме это всего лишь обращение по именам. Вот и вся история про послание, камни и проклятье, которого не было, — закончил Турчанинов.

— Господи, — Владимир Григорьевич схватился за сердце.

— Володя, тебе плохо? — встревожилась Маша.

— Сейчас отпустит, Машенька, не волнуйся, — ответил он.

— Владимир Григорьевич, может, правда, успокоительного или таблетки? — Надя встревожилась не меньше, она-то знала все подробности и особенно страхи свёкра.

— Нет-нет, мои дорогие, уже отпустило, — он откинулся на спинку кресла.

— Пап, давай я принесу хотя бы воды? — предложил Николай и ушёл в столовую вместе со Степановной.

— Жень, мне непонятно вот что, — вступил в разговор Зорин, когда Николай принёс воды отцу, тот отпил глоток, поставил бокал на стол. Вадиму и Виктории всё, что они услышали, было в настоящую диковинку. Оказывается, вот какие страсти кипели вокруг семейной реликвии. — Каким образом письмо Беаты попало под обивку ларца, если оно предназначалось для её кузин?