На грани фола (Крутые аргументы)

На сей казалось бы справедливый упрек бывший офицер артиллерии, старец Зосима из "Братьев Карамазовых" отвечает так: "Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует. Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении." Федор Михайлович Достоевский незадолго до своей кончины сделает в своих записях примечание: не из-за омерзения удалились святые от мира сего, но в целях нравственного совершенствования, очищения себя от всего грешного, исцеления мирского недуга разобщенности и в первую очередь Христа ради, связующего их в братство равных духовных достоинств...

Ох уж эти наши стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что греха таить, встречаются среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что берут хорошо, но отдают худо. Говорят, черт монаху не попутчик. И все же немало отлучений от церкви сластолюбцев в "ангельском чине", вымогающих у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже глаголить. Не на пустом месте вырастает и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни." Святая это наивность полагать, что живущие в монастырях "человеки Божии" волю дьявольскую не свершают и все до единого неукоснительно следуют взятым на себя священным обязательствам к смирению и нестяжательству.

В старые времена поговаривали: "У живущих на погосте хлеба ни горсти." Примерно так и поныне, только не ко всем духовным лицам относится. И впрямь не всяк монах, на ком клобук! И среди отшельников в святых обителях попадаются натуры озлобленные, завистливые, циничные... Это только мирянам очень хочется видеть, как с принятием ангельского образа монашества чернецы в молитвенник свой устремляют ум, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.

Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, помнит его рассказ-воспоминание о Старце Гефсиманского Скита иеромонахе Авве Исидоре. То был человек, изумлявший своей надмирностью, перед тихою улыбкою которого все земное никло и жалко повисало. Проявление любви к людям всякой веры и звания, включая неправославных, отец Исидор считал для себя необходимым, как воздух.

Сколько лет братья-отшельники знали его и ни разу не видели в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из Скита к епископу, батюшка занимал её у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у него целую зиму, а уходя украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал Старец, - только вот гвоздика заколотить нечем." На вопрос о краже будильника, отвечал, виновато улыбаясь: "Ничего не украли, а взяли." И переводил разговор на другую тему.

Лишенный даже маломальского следа гордыни, отец Исидор перед любым мог встать на колени, если того требовало духовное врачевание. Смирял он себя без напряжения и надлома, будто дело это обыкновенное, но великое духовное смирение сочеталось в нем с великою независимостью.

Для Старца не было человека, ради которого он изменил бы самому себе, сколь бы ни был тот влиятелен и чиновен. Святой отец всем говорил то, что думал, а людям именитым - в особенности. Еще будучи безбородым келейником, встрял он однажды в разговор между своим наместником и митрополитом Московским Филаретом о необходимости Вселенского Собора для объединения с католиками. Когда они беседовали о том, кто же будет первенствовать на Соборе, отец Исидор, принесший им в этот момент поднос с чайной посудой, заметил: "А Божия Матерь, вот кто будет первой. Так председательское место и оставить незанятым. Оно будет для Божией Матери."

Мысль об объединении церквей никогда не покидала отца Исидора. "Все мы дети Матери одной и не можем не видеть Её страданий, - со скорбью в голосе говорил он. - А ведь всё - одна канцелярия, из-за одной буквы: мы кафолики, они - католики." Идея эта настолько сильно его беспокоила, что он написал даже письма по данному поводу Александру Третьему, Гладстону и Бисмарку. Написал карандашом, по-русски, присовокупив богослужебные книги и составленную писателем Николаем Васильевичем Гоголем молитву к Божией Матери. Из Англии и Германии ответа не последовало. От царя церковному начальству прислали выговор.

Даже за несколько дней до кончины своей, почти лишенный сил, Старец все ещё исповедовал, размягчая души своим духовным взором, согревая их, успокаивая. Один из монахов рассказывал как они беседовали: "Он взял меня за руку и посмотрел в глаза... Мне казалось, он все видит насквозь. Я подымал и опускал голову, а он говорит: "Ну, мир тебе Миша."