На грани фола (Крутые аргументы)

Какое занятие может выбрать для себя отставной полковник разведки, познавший на своем опыте истинную цену верности и предательства? Незаметно укрыться где-нибудь на своем "ранчо" или смириться и пойти на услужение сильным мира сего? Ну нет, господа-товарищи, пора и о душе подумать!

Судя по моим впечатлениям, к себе Алексей Михайлович относился самокритично и без фанатического самообольщения, обнаруживая в глубине сознания любого из смертных, включая себя, нечто праведное и грешное, святое и циничное. Бытует мнение, будто от волка человек перенял стремление рыскать в одиночестве и, сбившись в стаю, наводить страх на сородичей по соседству. На это полковник отвечал с иронической усмешкой: "Когда волки неистово воют от злости, тут нужно искать виновных среди людей. Не зря же, по древним поверьям, у каждого человека свой бес и свой ангел, а на плечах сидят два незримых писца, заносящие в хронику дела его добрые и злые."

Избегая в разговоре выставлять свою "безжалостную объективность" преимуществом аргумента, Алексей Михайлович считал любую эпоху жестокой и гуманной по своему. На пробу предлагал оживить сегодня каких-нибудь заплечных дел мастеров средневековья, иноземных или доморощенных, и перенести их в наше время. Как показался бы им весь уклад современной жизни? Наверняка варварским, греховным, вызывающим раздражение.

Никогда не слышал, чтобы он претендовал на моральное право упрекать других в их нравственной неустойчивости или тем более легкомыслии. Хотя в детстве крестили его в православной церкви, к верующим себя не относил, да и не готов был следовать во всем религиозной доктрине, пусть даже близкой его национальным корням. В превознесении мученичества дабы снискать милость Божию усматривал действие механизма инстинктивной самозащиты, которое для человека невольно сужает область духовного поиска (хотя и кажется, будто происходить должно как раз обратное). По его словам, если Бог есть любовь, такому Всевышнему можно и нужно верить, но верить самому человеку можно и нужно лишь тогда, когда тот не позволяет душе своей злобствовать. Да, это условие непомерно тяжело, однако без него терпимость незаметно обращается в ненависть, благочестие - в ханжество.

Жить наобум и грешить наобум - проще ничего не бывает. Страдать без удержу и всякой разумной меры, вечно в уповании на чью-то помощь - чистой воды блажь. В этой своей убежденности Алексей Михайлович был поистине непреклонен. С другой стороны, что-то в нем охотно и всегда откликалось на зов заоблачных высот о человеке, чье себялюбие способно все же сдерживать вырывающиеся наружу побуждения к необузданному издевательству над себе подобными. Быть может, есть в природе человека чувство справедливости, доброта и великодушие, но, в конечном счете, большинство людей не уповает на эти качества души, ибо видят постоянно, как другие дают своим агрессивным импульсам полную волю. Придя к такому выводу, он обнаружил, что отсюда же проистекает и порочность государственной власти, либо не способной, либо не желающей сделать так, чтобы справедливость и гуманность отвечали интересам граждан, в том числе их личным желаниям.

Богатый опыт тесного общения с людьми разных национальностей, классов и жизненных ценностей оставил в нем живые воспоминания об интереснейших человеческих судьбах. Воспоминания эти продолжали будоражить его, заставляли быть острожным в оценках, видеть происходящее с разных сторон, по иному воспринимать свое прошлое. Для него было бы даже странным оказаться в отставке без всякого значимого дела и тихо плыть по течению времени. У нового качества жизни он увидел свои преимущества и, главное, возможность заново осмыслить пережитое, попробовать использовать найденное там для нового дела.

И вот уже свежие знания стали накладываться на воскресшие в его памяти, превращаться в самую что ни на есть реальность, живую и увлекательную. "Мне кажется, жизнь моя была наполнена событиями, наблюдениями и ощущениями любопытными. Выбранное же мною новое главное дело, подобно старому, нуждается в одинаково глубоком убеждении, что другого у меня просто нет и не должно быть, - говорил он мне в моменты наших задушевных бесед. - Получится или не получится не так уж важно, если удается отстоять свое видение происходящего. Пусть даже то, в чем я хочу разобраться основательно, похоже на шизофреническую мешанину лжи и насилия, все равно попытаюсь найти в ней что-то, от чего многим захочется поплавать на моем разведывательном суденышке и оставить увиденное с его борта себе на память."