На грани фола (Крутые аргументы)

Чем был обязан Джордж своей довольно необычной военной карьере? Благодаря ей он стал признавать равенство любых случайностей при определении поступков людей, четко представлять себе некое соотношение шансов для доминирования одного типа случайностей над другим. Научился контрастнее различать аргументы на основе разной степени надежности выдвигаемых доводов, имеющих физическое или метафизическое выражение. Научившись же, обнаружил, что сама эта надежность может меняться, со временем и по мере выяснения все большей цепи причин ослабевать или наоборот - становиться ещё более убедительной. Казавшееся случайным совпадением могло уже им приниматься охотнее за скрытую причину, в результате чего он нередко обнаруживал причины и следствия, идущие друг за другом в обратном порядке, и тогда нужно было менять прежнее заключение, оставлять место для возможного совпадения с чем-то пока не известным. Всё это как бы подытоживало и результаты его многолетних наблюдений за поведением личностей, располагающих доступом к ядерным средствам ведения войны.

Богатая практика работы с людьми в погонах заставила Джорджа скептически воспринимать сентиментальные истории о раскаявшихся убийцах, что оказываются за решеткой и говорят о грехе своем и покаянии. В подавляющем большинстве случаев они пытаются путем показного раскаяния снизить цену расплаты. Отрекаться же по настоящему от содеянного редко кто их них помышляет - Бог и дьявол в их сознании совмещены. Отсекать такого типа личностей от несения службы в специальных частях являлось его основной заботой.

Совершенно излишне было убеждать Джорджа в шаткости границы между благими намерениями и преступным их исполнением. По его мнению, в душе и крови всех смертных можно усмотреть не одну судьбу, а две, по меньшей мере, как и два начала, вследствие чего даже благочестивых граждан трудно причислять однозначно и бесповоротно к праведникам, ибо в каждом лихоимце живет Будда, в каждом брахмане - лихоимец, но лишь загнанный усилием воли на дно сознания. Ему казалось, что на челе у любого смертного не отпечатано каких-то видимых знаков зла, однако есть и такие, которые словно излучают злобу, цинизм и безмерное стяжательство. "Решись сегодня непреклонный судья преследовать в законном порядке предпринимателей и высших управленцев нефтяного бизнеса за их финансовые и другие отступления от закона, в американских тюрьмах для них не хватило бы мест", - резюмировал он однажды по тому же поводу.

Моральные постулаты Священного Писания вызывали у Джорджа уважение, однако он не торопился пороки и сомнительные поступки приписывать главным образом Сатане, перед которым якобы даже Творец бессилен. Есть ли Бог или нет, жив ли или мертв - для него решающего значения не имело. Во что он верил больше, называя себя "христианином - скептиком", так это в магию определенных чисел. То есть разделял тезис о том, что придание им сакрального значения помогает мировому хаосу приобрести контуры упорядоченных состояний, где все объекты связываются друг с другом математической логикой. Не на голом же месте выстроилась в Древнем Китае особая философия чисел и считалось, что следование учению о числах дает людям знание вещей и мировых начал. Нечто похожее, кстати, признавали пифагорейцы и мусульмане.

Перебирая в памяти наиболее важные события его жизни, вычисляя запомнившиеся временные сроки и даты, из всех чисел он вывел для себя наиболее значимое "3". Три сферы Вселенной, божественная троица, троичный принцип построения художественного произведения, ядерная триада стратегических вооружений... Подобно индусам и тамилам, канонизировал он число "5", подчиняющее себе наиболее существенные характеристики макро и микро мира - пять органов чувств, классов животных, страстей, пентады в буддизме. Не простым совпадением считал и священность числа "12"...

Если раньше уединение было для Джорджа абсолютно неприемлемым состоянием, после ухода в отставку он начал находить в этом и свое благо. К его удивлению, в добровольно избранном одиночестве становишься полновластным хозяином самого себя, не позволяешь никому воздействовать на ход твоей мысли и давить чужим прихотям на твои собственные, обретаешь свободу самому решать что надо любить или презирать, испытываешь благостное чувство независимости от чужих прегрешений. Наверное, любой человек, хотя бы на пробу, должен эпизодически пользоваться своим правом на уединение иначе сам с самим не разберешься. Может ли дать такое состояние умиротворение и покой, спасти от всяческих треволнений и лишить соблазна снова ринуться в бурный поток того, что называется нами жизнью? В этом он был далеко не уверен.