На грани веков

Выкрикивал он это довольно долго. Сначала Мартынь еще слышал его голос, хотя в слова не вслушивался, но скоро и звуки его заглохли за кустами чернолоза, которыми нынче заросли все канавы, даже на дороге пробились их побеги. Ну что может сказать ему этот старик, погруженный полвека в свое несчастье, в свою слепую ненависть, как разбухшая болотная коряга в ржавую мокреть.

Мартынь миновал имение, даже не заметив, что Марч робко и как-то сконфуженно поглядел вслед из-за приоткрытой двери клети, — теперь все норовили свернуть от него в сторону, потому что у кузнеца на языке нынче то же самое, что и у бывшего владельца Соснового. Даже самые смелые и слушать не хотели о войнах: мира, только мира жаждали эти уставшие и обленившиеся люди. Но кузнец Мартынь не знал, что такое мир; еще с той поры, как стаял снег, слова барона все время звучали в ушах. Порою казалось, что в словах этих вся правда, и он пытался втолковать эту правду тугодумам, жаждущим мира. Потом его вновь охватывали сомнения и такое же неверие в господ, как у старого Марциса. Но теперь он узнал еще что-то и перестал сомневаться. Кузнец свернул с прицерковной дороги в бор, он ничего не видел перед собой, руки его были вытянуты, словно все еще держали этот печатный лист, а губы шевелились, перечитывая по складам написанное. Внезапно все прояснилось, кулаки сами собой сжались и, будто отталкивая что-то, рванулись вперед. Так вот они какие милостивцы, эти правители, что пекутся о мужиках и справедливости в этой рабской стране! Ну нет!

Это «нет» отдалось в нем ударом тяжелого молота по раскаленному добела куску железа. Пусть другие поступают, как хотят, он остается при своем. Только еще один человек должен об этом знать, тот еще может его удержать и направить в другую сторону — к нему-то он и шел.

С топором через плечо хозяин Вайваров свернул с дороги и, не оглядываясь, поспешил прочь по опушке бора. Верно, за полсотни шагов заметил и все-таки ушел. Избегает его, не хочет слушать надоевшие предостережения и воинственные речи… Мартынь зло усмехнулся. Да куда ты бежишь, старый дурень, никто тебя силком с собой не потянет, ради тебя и не стоило целых шесть верст топать.

Но в Вайвары кузнец все же завернул, — там-то и жил тот человек, кого он должен повидать. Оконце овина открыто, как раз против него на зеленых подцепах из свежей пеньки видна недавно подвешенная люлька, через край ее перекинулся угол белой простынки. С очищенной ореховой палочкой через плечо, переваливаясь, но все же воинственно, мимо окошка промаршировал Пострел. Он пытался петь, видимо развлекая ребенка, лежащего в люльке. Похоже, это известная песня о больших и малых дорогах, что все ведут в Ригу. Певец знал только первую строчку, но выговаривал слова так, что получалось довольно своеобразно — не дороги, а телки!.. Телки малые, большие…[7] Взрослый человек за оконцем пожал плечами, но даже не улыбнулся: может, этот умник в конце концов и прав!

Тут же выяснилось, откуда он знает эту песню. За углом овина женский голос тихонько тянул ее, только на правильный мотив и верно произнося слова.

Поодаль на скошенном овсяном поле показался Криш — он спешил отсюда к хуторку. Может, и бывший ратник убегает от своего вожака? Ну нет, скорей уж просто не хочет, чтобы его в будний день застали в гостях у Марии Гривы. Мария с Интой, засучив по локоть рукава, стирали у колодца белье. Одна — уже чуть похудевшая, но белая и привлекательная, как наливное яблочко, другая — со смуглыми мускулистыми руками, с черными жесткими волосами, еле укрощенными красным, завязанным на затылке платочком, скорее цыганка, а не мужичка. Мария с улыбкой отозвалась на «бог в помощь», Инта мокрыми руками поспешно застегнула самодельную нитяную пуговичку на рубашке; Мартыню даже показалось, что она зарделась. Что ж, хороший признак. Мартынь уселся на перевернутую кадушку. Разговор никак не вязался. Хорошо, что у Марии такой бойкий язык, — она сразу же спросила, что слышно про войну, словно зная, что кузнец об этом наверняка станет говорить.

— Русские уже под Ригой, весь Даугавский большак забит пешими, конными и обозами.

Он повторил все, что рассказывал барон. Прибавив кое-что от себя, расписал, как разбитый под Полтавой, король удрал к туркам, и заявил, что владычеству шведов в Видземе приходит конец. Женщины, мало разбираясь в военных делах и в политике, больше слушали. Мария задумалась, даже вздохнула раз-другой.

— Бог его знает, что еще будет.

— Хуже, чем при шведах, не будет! Что мы хорошего от них видим? Ваккенбухи — денежная подать… А какие у нас талеры, когда с мужиков шкуру дерут, не глядят, сенокос ли, сев, грабят еще почище калмыков. Да разве же у мужиков больше теперь прав, чем в самые черные времена?

Все больше горячась, он рассказал о том, что прочел сегодня сам. Мария то и дело исподтишка поглядывала на Инту и рассказчика; не успел он окончить, как она уже уложила на плечо мокрые, свернутые в жгут простыни.

— Пойти к ключу выколотить…