На грани веков

Никто и не подумал удерживать его. Вместе с Мегисом они отправились на сенной рынок, где всегда можно найти приезжих даже из самых дальних сельских мест. Сдав куда положено солдатские мундиры, они напялили прежнюю деревенскую одежду, за время хранения в складском сарае страшно помятую и кое-где тронутую мышами. В теплый сентябрьский день они выглядели в толстых полушубках и зимних шапках довольно смешно, но никто над ними не смеялся — время военное, и подобные костюмы попадались на каждом шагу. Мегис, заработав у рижского кузнеца добрую пригоршню шведских и русских денег, держался очень уверенно. Мартыню из полковой кассы выплатили десять рублей серебром как награду за верную службу в царской армии. Но главное — это грамота. На немецком языке за подписью самого генерал-губернатора Репнина она удостоверяла, что Мартынь Атауга, уроженец Танненгофской волости Лифляндской губернии, за особые заслуги в бою освобожден от личных податей и повинностей как перед казной, так и перед помещиком, а также от телесного наказания и прочих наказаний, коим дворяне по закону имеют право подвергать крестьян. Хоть не вольная грамота, а все же и такой документ может пригодиться.

На сенном рынке они отыскали какого-то горненского мужика — как раз по пути, да только возницу никак нельзя было уговорить взять их с собою. Не помогло и то, что Мегис многозначительно позвенел деньгами в кармане штанов. Верно, так бы и пришлось им добираться на своих двоих, если бы не подошел русский патруль, который ради порядка обходил городские рынки, пристань и площади. Солдаты тут же вступились за отпущенных соратников и дали мужику такой нагоняй, что тот уже и не думал упираться. Конечно, как и всем прочим, и ему пришлось вывезти из города воз мусора. Сосновцы помогли навалить его и пешком дошли почти до самого Кенгерага, где можно было опорожнить телегу и сесть самим. Возница пристроился у передка телеги, как можно ближе к конскому хвосту, так что ноги попутчиков не касались его спины. До самого Саласпилса он не пускался ни в какие разговоры, сидел угрюмый, только временами сердито косился назад, словно это не уволенные солдаты, а какие-то лесные разбойники. Правда, не успели они доехать до Икшкиле, как отношения неожиданно наладились. Навстречу двигалась кучка русских солдат. Вконец замаявшиеся, уставшие, оборванные, с потертыми ногами, они силой хотели было высадить сосновцев, а возницу заставить отвезти их поклажу назад в Ригу. Мартыню не оставалось ничего иного, как щегольнуть своей грамотой. Одна подпись Репнина, которую они, верно, даже не смогли прочитать, а в особенности зеленая восковая печать сразу же произвели желаемое впечатление. Солдаты ничего не сказали и понуро поплелись дальше; седоки могли продолжать путь.

Под Огре остановились, чтобы покормить коня и дать ему отдохнуть. Там мужик из Горного уже сам завел разговор:

— Не подумайте, земляки, не такой уж я жестокосердный. Что мне, жалко подвезти попутчиков? Вовсе нет. Да дело такое… опять же время-то какое…

— Что за дело, какое это такое время?

— Такое дело, что вы из Риги.

Они все еще не могли понять.

— Ну и что, коли из Риги? Разве в Риге не те же люди живут?

— Везде люди живут, оно верно, да только в Риге мор, вот оно какое дело, про которое я говорю.

Стало быть, он боялся, чтобы вместе с ними не завезти и чуму. Они заспорили. Отставные солдаты утверждали, что чума завезена в Ригу как раз из деревни, так все горожане считали, так же думали и военные власти, потому-то во время осады и выставляли заставы и караульных, чтобы крестьяне не подъезжали близко. Возница твердо стоял на своем:

— Пустые это разговоры. Из Пруссии с русскими солдатами под Ригу, а потом и дальше, в Видземе, — вот она как, зараза-то, шла. В нашей волости только в двух дворах заболели, один помер, потому мы и решили, что летом, когда мор сильнее всего, никто в Ригу не поедет. Теперь-то уж оно что. Два месяца уже как нет ни одного хворого, а только, хоть война и кончилась, солдаты все равно грабят повсюду. Да и как же не остерегаться: там дальше, в Видземе, зараза будто все еще косит людей и в городе, говорят, еще не унялась. Потому-то мне так и не хотелось вас везти. Да теперь уж ничего не поделаешь — чему быть, того не миновать.

Сосновцы постарались хоть тем его успокоить, что в Горное заезжать не станут, а доберутся только до атрадзенской корчмы, оттуда же пешком отправятся через лес. Значит, в глубине Видземе мор еще не унялся; Мартынь погрузился в мрачные раздумья. Кто знает, как оно там сейчас в Сосновом, как живется старому Марцису, за ним ведь даже приглянуть некому, кроме Инты с Пострелом… Чем больше он думал об этом, тем неспокойней становилось на сердце; все тяжелее наваливались недобрые предчувствия, и рассеять их было невозможно, хотя и повода для них вроде не находилось.