На грани веков

Корчмарь уже ждал их. Вынес дорожные мешки, положил у дверей, помог привязать их к задку повозки, суетясь вокруг, примостил седоку ноги поудобнее. Улучив момент, когда Кришьян ушел напиться к ключу у пригорка под елями, нагнулся к Курту и шепнул:

— Поберечься надо бы сейчас, пан: шведы опять рыщут кругом.

Этот угодливый человек казался еще жуликоватей и противней, чем при первой встрече.

— Что за диво — это же их земля.

— Земля-то их, да ведь если так рыщут по ней, то, видать, вынюхивают недругов на своей земле. Потому я и говорю, что надо поберечься.

Нет, он и впрямь или круглый дурак, или ищейка и прожженная бестия, и его самого надо беречься. Курт сделал высокомерное и бесстрастное лицо.

— Мне со шведами враждовать нечего.

Поляк поспешно закивал головой.

— Кто же это говорит? Никто этого и не говорит. Все мы верные подданные шведам. Да ведь все же — проезжие рассказывают: целый отряд скачет верхом из Риги, по имениям разбойничают.

Курт насторожился. Внезапно ему вспомнилось прохладное утро после дождя, затянутый ряской пруд в Атрадзене, Ильза с голыми коленями на берегу и рядом с нею скорчившийся подручный садовника. Ведь он же слышал, что этот парень исчез, и никто не мог сказать куда. Возможно, вполне возможно, что отправился в Ригу жаловаться. Хорошую кашу заварил этот распутник Шрадер.

Казалось, пройдоха корчмарь все читает по лицу Курта, хотя тот и отвернулся. Вот он придвинулся еще ближе.

— Пан фон Шрадер заворачивал сюда на днях. Не первый раз за это лето, я пана фон Шрадера хорошо знаю. В Берггоф он поскакал. Кто знает, куда эти шведские драгуны путь держат. На всякий случай я ваши мешки спрятал в хлеву под соломой, уж вы не гневайтесь, ежели они теперь не такие чистые.

— Мои мешки тебе нечего было прятать, там только одежда и книги, больше ничего там нет.

— Прошу прощения, я этого не мог знать, в поклаже своих постояльцев я не шарю. Только подумал — времена нынче такие… береженого бог бережет…

Кришьян напился и пришел обратно. Поляк остался позади, кланяясь и желая счастливого пути. Курт откинулся поудобнее. Шрадер его ничуть не беспокоил. По правде говоря, втайне он даже считал, что тот за все свои беспутства и глупости вполне заслужил хорошую взбучку. А вместе с ним и Фердинанд фон Сиверс. Эти люди уж никак не могут считаться защитниками и стражами дворянства. Против шведов они восстают, на это у них смелости хватает. Но как они обращаются с крепостными! Точно испанские морские разбойники и завоеватели в земле инков. Так никакой свободы и незыблемости рыцарства в будущем не добьешься. Близорукие, слепые, от таких борцов больше вреда, чем пользы. Сплоченность дворянства всегда надо иметь в виду, а не пороки отдельных людей — этих нечего жалеть…

Намерения Курта оставались твердыми и неизменными, и каждый проведенный в Лифляндии день только еще больше укреплял их. Ему не давало покоя страстное стремление как можно скорее очутиться в Танненгофе и начать то, с чем опоздали на века, исправить ошибку многих поколений, повернуть всю судьбу рыцарства в ином направлении…

Под острым углом большак свернул прямо к северу. Где-то шумела разлившаяся от дождя река — нет, это не одна река, а и прорвавшаяся мельничная запруда. Сквозь седые ветлы за разбухшей бурой трясиной виднелся серый полог воды, стремительно падающий вниз. В двадцати шагах от дороги — крытая лубом мельница, белая от мучной пыли, в воскресное утро тихая и пустая. Слева отвесная глинистая круча, густо заросшая орешником, березами, кленами и ясенями. Словно в тумане, начали проступать виданные в детстве места, только все стало каким-то отчужденным. Хотелось воспринимать и чувствовать все так, как оно и было в своей неизменной сущности, ближе породниться с этой мельницей, заросшей кручей, рекой и лесами, которые приветливо провожали его по дороге к родным местам.

— Для атрадзенской мельницы воды, верно, всегда хватает?

— В самую засушь летом и то вдоволь. Речка вытекает из большого болота там, у Кокнесе, мили три отсюда. И рыбы там видимо-невидимо. Здешние говорят, что болото было озером, только мхом подернулось, и она будто живет внизу. Зимой ей там хорошо, а летом холодно, и тогда она выбирается греться в речку. Когда по весне лед на Даугаве застрянет у Дубового острова, здесь все заливает, городок на той стороне стоит в воде, вода в устье через поставы перехлестывает, сомы заходят вверх по течению на мили. Этакие, с усищами, ягнят и ребят будто уволакивают. Да и щуки — такие седые, с оглоблю длиной. Один конец в верше, а другим, как цепом, по берегу молотит. Мужики пугаются, выпускают, пускай убирается — кто посмеет ухватиться за такое чудище.