На грани веков

— С палками теперь будь осторожнее, не те времена. О молодом Брюммере ты ничего не знаешь, да и эти, того и гляди, могут пожаловаться властям. Теперь надо уметь обходиться иначе. Я тебя уверяю, что у меня и без порки ворочаются не хуже.

Холгрен сморщился в презрительной усмешке.

— У тебя — это совсем другое дело. Для парней у тебя пиво, для девок мед…

Холодкевич тоже усмехнулся, но, ничего на это не ответив, заговорил о другом.

— А ты точно знаешь, что на этот раз твой Брюммер приедет? Вроде ты его уже два или три года ждешь?

— На этот раз наверняка. Он уже в Атрадзене, остался на похороны барона Геттлинга. В воскресенье здесь будет.

Холодкевич подумал, улыбнулся и хлопнул приятеля по плечу.

— Не горюй зря, старина, не так страшен черт, как его малюют. Я этих немецких баронят знаю — тупые, как те бараны, которых они из Германии привезли. Видать, то же племя. Мой старый Шульц был не самый глупый из них, а что он мне сделал? Ты думаешь, я был безгрешен? П-фа! Да где ты таких дураков сыщешь — упускать то, что само в руки дается. У каждого управляющего к рукам что-нибудь да прилипает. А где теперь старый Шульц и где теперь я?

— Да у тебя там другое дело. Ты сумел переметнуться к шведам.

— А почему ты не можешь? Ты же ведь одним боком из их породы. Я поляк, мне это куда труднее было.

Нахмурившись, Холгрен погрузился в тяжелые размышления. Холодкевич потревожил его.

— Знаешь, зачем я приехал? Только из-за тебя. Жаль мне, что человек хандрит и чуть ли не помирать собирается, а у него даже и зуб не заболел. Хочу тебя встряхнуть. Видишь ли, какое дело, у нас сегодня вечером что-то вроде маленького гулянья. Сено с больших лугов мы в Ригу возим. И когда уборка удается, как в этом году, я своим людям обещаю хорошее угощение. Потому-то они у меня так хорошо и работают даже без порки. Вели седлать и едем со мной…

Холгрен с минуту помедлил, переводя глаза с одной кучки работающих на другую. Правда, особой охоты ехать на это гулянье у него не было, но верно и то, что здесь он все время мучился, словно от невыносимой зубной боли. Рассеяться не мешает, хуже от этого не будет, а кто знает, может быть, станет лучше. Ведь Холодкевич удивительно умел убеждать и успокаивать.

Плетюган сам привел коня. Взбираясь в седло, Холгрен, что-то решив, поманил старосту.

— Ты за этим кузнецом приглядывай, чтобы он чего-нибудь не напакостил. Глядит, как собака, у которой кость из зубов вырвали.

Плетюган, держа, в руке шапку, то и дело кланялся.

— Я уж и то за ним присматриваю. Господин управляющий может не беспокоиться, он у меня здесь — ни-ни! У меня он здесь никаких пакостей не выкинет, я и не таких урезонивал.

Двухмильная дорога до Лауберна в двух местах проходила через ельнички, а потом пошла вдоль старой березовой рощи. Местность здесь более возвышенная, холмистая, дорога хорошая, потому что по ней весь приход ездил в церковь и в Лауберн, на пивоварню, к большой мельнице и к обжигательным печам. Потом открылись поля с лужками в низинах и крестьянские дворы на пригорках, возле ручейков и прудов.

Вначале еще идут танненгофские угодья. Небольшие, уже пожелтевшие нивы; тощие коровенки, отгоняя хвостом оводов, бродят по заросшим выгонам и вытоптанным опушкам. Постройки маленькие и ветхие, с низкими соломенными и камышовыми крышами, колодезные журавли всего в человеческий рост. И сразу же за границами Лауберна совсем иная картина. Кое-где у овинов прилепились домики с застекленным оконцем, в двух домах даже деревянные дымоходы выведены сквозь крышу. Поля куда гуще. Даже редко встречающиеся люди выглядят более рослыми и опрятными. Как бы в насмешку, а на самом деле с плохо скрытой завистью обычно называли их сосновцы «казенными барами», несмотря на то что у самих земли было не меньше и была она не намного хуже.

Холодкевич с довольным видом поглядывал на ободранных танненгофских крестьян, а потом на своих. Сразу видно, что ему не терпится похвастать, но, глянув на кислое лицо приятеля, он не сказал ничего. Ведь он же взял его с собой не для того, чтобы еще больше огорчить и расстроить. И отношения мужиков с господами здесь выглядели иными. Навстречу в телеге ехал какой-то крестьянин с женой. Свернули коня к обочине ровно настолько, чтобы пропустить всадников, но остановиться так и не остановились. Кнута они нисколько не страшились; муж чинно снял шапку, жена, кивнув головой, даже улыбнулась. Арендатор, отвечая на приветствие, по-военному вскинул два пальца к уху, улыбнулся хозяйке и даже повернул голову им вслед. Женщина действительно была еще молода и впрямь недурна собой. Холгрен еще и раньше заметил, что они здесь по большей части все такие, но сегодня это ему, неизвестно отчего, особенно не понравилось, и он еще больше насупился. Холодкевич пытался завязать разговор, чтобы как-нибудь рассеять дурное настроение спутника. Но разговор все же получился какой-то странный.

— Твой барчонок в Германии, надо думать, жил весело. Женщинам, конечно, прохода не давал?

— Надо думать, так — если судить по той уйме денег, что он там проживал.

Холодкевич засмеялся.