На грани веков

— Кузнец в имении. В кузне и огня сегодня не разводили. Шкворень, говоришь? Чего же это нагружают так, что добро губят?

Разгневанный Эка швырнул наземь оба обломка.

— Да что, я, что ли, нагружал? Сосед твой, — а к кузнецу так мне бежать.

Марцис положил кочедык и свайку на землю и поскреб под подбородком.

— А-а, Бриедис! Выходит так, что пособить надо бы. Кто там с вами? Староста?

— Какой там староста! Ключник.

Марцис поднялся со скамейки. Когда-то был он человеком высокого роста, теперь же его так согнуло, что, кажется, руками землю вот-вот достанет. Когда-то был кузнецом, который даже по другим имениям славился, а теперь туески ковыряет да севалки плетет. Бешеный жеребец старого Брюммера и староста сделали его таким. К Эке у старика никакого почтения не было, он только рукой махнул.

— Не дури, подыми да пойдем!

Эка, ворча, поднял шкворень и поплелся за Марцисом в кузницу. Залитые, давно потухшие березовые угли очень долго не разгорались. Дергая за рукоять, Эка сам поддувал мехи. С видом знатока раздраженно оглядел снасть Мартыня Атауги.

— В углах надобно заделать, а то воздух-то больше наружу выходит.

Марцис не слушал. Со сноровкой старого мастера раскалил добела обе половинки шкворня. Дубовая колода под наковальней сотрясалась от ударов молота — несмотря на семьдесят восемь лет в руках еще была сила для такой пустяковой работенки. Дарта с пустым ведром подошла взглянуть, кто тут дымит, когда Мартыня нет дома. Осуждающе нахмурила седые брови, видя, как у старого уже после десятого удара молот начал дрожать в руке и рот широко раскрылся оттого, что не может как следует вздохнуть. Но сказать ничего не осмелилась: Марцис не терпел, когда бабы вмешивались в его дела.

Сваренный шкворень он бросил в траву — пускай остынет. Присев на пороге, Марцис дышал все так же — широко раскрытым ртом, все продольные морщины на лбу залиты потом. Тут как раз подоспел Бриедис — взглянуть, что с его шкворнем. Покачал головой.

— Слаб ты стал, Марцис, не под силу тебе молотом махать, лучше уж возись со своими туесами. Мартынь опять в имении?

Не то у Марциса Атауги уши от кузнечной работы заложило, не то другой недуг одолел, но он, кажется, не расслышал. Махнул Эке, который переминался рядом с ноги на ногу.

— Ну, чего ж еще? Сорви лопух и бери в руку — теперь уж не обожжет.

Эка с сердцем набросился на куст, сорвал толстый пушистый лист и, нагнувшись, захватил им шкворень. Нет, уже не жжет, хотя и горячо. Понес шкворень, виляя толстыми бедрами и ворча:

— Тоже еще барин нашелся… У всех-то я на побегушках…

Бриедис, видать, не хотел так уходить от Марциса — будто они поссорились. Снова спросил про Мартыня. Но Марцис только буркнул не глядя, неприязненно:

— Ну, ясное дело, в имении.

Бриедис вздохнул и покачал головой: на вот тебе, сердится, да и только. А что, разве он в этом виноват? Что он может поделать? И Марцис сам знает это хорошо, а все-таки злобится. Вот чудной человек.

Шкворень вновь был прилажен как полагается. Парни помоложе суетились, нагружая воз, только Тенис Лаук болтался, словно его приставили наблюдать, как работают другие. Гладкое лицо его чуть не лопалось, глазки заплыли жиром, брюшко круглое, будто никогда голодных лет не видал. Ключник похлопал его по животу.

— Ну, Тенис, повозись-ка и ты. Тестю помочь не хочешь?

Тенис снова покраснел, как морковь, — все еще никак не мог привыкнуть, что его кличут зятем Бриедиса. Живо нагнулся и схватил кирпич.

Воз нагрузили. Обоз двинулся дальше. Ключник сидел на первой подводе, Грантсгал остался рядом с Бриедисом. У того никак не шла из головы давешняя дума.

— Старый кузнец вроде злится — все время примечаю.

— Разве ж ты виноват?

— Вот и я говорю. Коли бы моя воля — вот я тебе говорю, — в десять раз лучше взять Мартыня Атаугу, чем этого Тениса.

— Да и твоя Майя тоже…

Бриедис вздохнул.

— Эх, да что об этом говорить!

Грантсгал кивнул головой на ковыляющего впереди Тениса Лаука.

— Ну, погляди ты сам: разве это парень? На отпоенного телка смахивает.

— Чисто блаженный. Да ведь что поделаешь?..

— Ничего тут, брат, не поделаешь, коли сама Лаукова задумала. А эстонец всегда ее руку держит.

— Эстонец всегда ее руку держать будет. Ведь она же его старая полюбовница — кто того не знает.

— Да, Лаукова у нас за управителя. Чертова баба! Лучше бы Юрис Атауга попытался эту убрать…

— Куда там! Юрис Атауга был просто сорвиголова. Какая от того польза — самому или старику с братом? Бродит теперь по свету — если только не сложил где-нибудь голову.

— Сказывают, в Риге он, у шведов.

— Сказывают…

Поравнялись с двором Бриедисов. Окошко овина было распахнуто, из него валил белый дым. Дым шел и из баньки возле ветлы у пруда — там стирала вдовая сноха Анна. Девчонка ее гонялась поблизости за курицей. Из клети вышла Майя с севалкой муки в подоле; увидев возчиков, быстро исчезла в хлеву: невеста ведь, а там сколько молодых парней смотрит. Бриедис покачал головой.

— На хлеву этой осенью надо бы крышу перекрыть, рожь-то должна бы уродить, солома вроде неплохая будет. Ну, придет молодой зять, пусть он и занимается.