На грани веков

С самого утра во всех трех волостях стало известно, что ополченцы возвращаются домой. После полуторамесячного перерыва в Лиственное снова завернули на телеге беженцы, они и рассказали об этом. Бежали они откуда-то из-под Алуксне, вчера в сумерках проехали мимо ночлега сосновских и лиственских ратников. Все ли ратники возвращаются, об этом они сообщить не могли, так как, еще не придя в себя после почти четырех тревожных суток, они проехали мимо ополченцев, едва успев расспросить про дорогу, а теперь собирались рассказывать только о собственном несчастье, которое, конечно, было величайшим несчастьем на свете, да вот слушателей у них не находилось. По всем трем волостям сразу же ветром разлетелась весть о возвращающихся ратниках, только о них толковали и в имениях, и в крестьянских дворах. Вспомнили болотненских — ушло их пятнадцать, а назад вернулось одиннадцать: Букис с Бертулисом-Дымом, надо быть, остались в дружине Мартыня. Ингу Барахольщика разорвали волки, а Длинный Антон загадочно пропал без вести. Из этих одиннадцати двое уже не жильцы белом свете — у одного от кровавого поноса все нутро спеклось, только и мог теплое молоко пить, да и с того порою его тошнило; у второго между сопревшими пальцами началась костоеда, и. никакое снадобье уже не помогало. Злоба у болотненских на Мартыня возросла еще больше, чем до похода, так и бродили они возле своих лачуг, сжимая кулаки. О Длинном Антоне никто не печалился — он был вдовый, троих его ребятишек отдали на прокорм крепким хозяевам. Трина, жена Инги Барахольщика, в первые дни точно взбесилась: с проклятьями и воплями обегала все три волости, повсюду выкрикивая одно и то же, и так всем надоела, что под конец ее уже никуда не впускали. Со временем поутихла было, да, похоже, умом тронулась: бессмысленно твердила она только о своем Инге, даже не заботясь, слушают ли ее. А ведь Инга был последний дармоед и бабник, вот и сейчас дочь одного из соседских батраков ребенка от него нянчит. Старший, девятилетний мальчонка, постоянно водил мать за руку, а то, не ровен час, забредет в болото и утонет где-нибудь в трясине. Сегодня с утра чуть свет она уже стояла на дороге, по которой жены лиственских и сосновских воинов спешили навстречу ратникам. Когда прошла Букиха, неся с собой укутанного в платок ребенка, мальчонка потащил следом Трину, хотя сам не знал, кого же им теперь ожидать. За полверсты от опушки, среди болота, над корявыми сосенками возвышалась Русская горка шагов в двести вышиной, покатый холм со срезанной вершиной, посредине которой росла развесистая береза. Оттуда дорогу далеко видать, поэтому вое ожидавшие собрались под березой. Было их около двадцати, все больше женщины. Из сосновских первой подоспела маленькая сухонькая Клавиха, за ней — Дардзаниха, которая вырастила сироту Юкума как свое собственное дитя, угрюмая Падегиха и Красотка Мильда из имения, хотя ей-то здесь, по правде говоря, некого ожидать. Попозже заявилась Лаукиха с горбуном Тедисом, сынком от Холгрена, а самой последней, пыхтя и отдуваясь, вскарабкалась на холм опухшими ногами болезненно толстая, который год маявшаяся водянкой, мать Эки — Прейманиене. Старый кузнец Марцис тоже хотел было выйти навстречу, но, не дойдя и до хутора Лауков, упал на обочине и остался сидеть, спустив ноги в канаву и упираясь длинными руками в заиндевевшую траву.

Две последние ночи стояли сильные заморозки. Утром даже земля промерзла, да так и не оттаивала. Сильный северный ветер гнал над болотом черные вереницы туч, охапками сбивал листья с берез — по косогору до самого низа протянулась неровная желтая полоса. Ожидающие не чувствовали холода, лишь изредка перекидываясь словом, они не сводили глаз с дороги, тянувшейся ровной дугой от болота к сосняку. До полудня было уже недалеко, когда вдруг все разом затихли и вытянули шеи в сторону мшарин — там медленно двигалась серая вереница людей, над нею возвышалась длинная жердь с чем-то странным, похожим на человеческую голову: Эка не удержался, чтобы не выкинуть, как всегда, шутку: он надел на жердь подобранную в подвале замка лохматую шапку.

Как бы удрученно ни чувствовали себя люди, Мартынь все же хотел вернуться домой честь по чести. Обросших, бородатых, почерневших мужиков он выстроил по двое, сам с Симанисом шел впереди. Ослабевшие, продрогшие за ночь, прихрамывающие, они все же старались держать голову высоко, а Петерис как можно выше норовил поднять вторую пику. У Тениса и Гача на плече по два мушкета: у Гача ныла вспухшая икра, но военную добычу он ни за что не отдал бы нести другому. Все чуть ли не разом увидали на Русской горке встречающих; там сразу же зашевелились, в воздухе замелькали платки и шапки. Ратники взглянули друг на друга, но ничего не сказали, — знали, что встречающие испытают разочарование, увидев вместо победителей вконец обносившихся болотных чертей с обмотанными тряпьем ногами. Букис даже не выдержал и сердито проворчал:

— Ишь сбежались… не видали дива!