На грани веков

Но это все было еще не так ужасно. В Лиственном ополченцам довелось увидеть встречу пострашнее. Двор Бертулиса-Дыма крайний в Болотном, на самом рубеже лиственских угодий, — Бертулиха уже была в толпе баб из имения. Увидав Бертулиса сзади, она, большая и костлявая, как загнанная ломовая лошадь, стала пробиваться к мужу, расталкивая локтями остальных баб и ратников. Но когда Бертулис, опустив глаза, неохотно обратил к ней иссиня-черное страшное лицо, она разом онемела, замахала руками, отшатнулась, сторонясь его, и попятилась, покамест не наткнулась на крыльцо — и шлепнулась на ступеньку. Лицо ее стало серым, глаза выкатились на лоб, два уцелевших больших зуба прикусили нижнюю губу, острый клин подбородка дергался от перепуга и боли. Несчастный, вконец ошеломленный Бертулис потоптался на месте, глянул на толпу, в которой каждый был занят своим долгожданным, и, глупо бормоча что-то, попытался приблизиться к старухе. Но та вскочила и, пятясь, отступила назад, потом замахала руками, точно крыльями, повернулась и, кинувшись к людской, завизжала:

— Что вы с ним сделали! Это не мой Бертулис! Это дьявол, гоните его в лес!

Еще ниже свесив голову, бормоча еще тише, Бертулис плелся следом. Мартынь опять покачал головой, глядя на них, и проворчал сквозь зубы:

— Ох, вот напасть-то…

Но зато остальные бабы бурно радовались встрече. У Симаниса на каждой руке по ребенку, а на шее повисла восьмилетняя девчонка. Жена стояла, сложив руки, и тихо смеялась, глядя на них. Анджениене подскочила к Петерису и принялась отвязывать котомку. Пока одна рука возилась с высохшим ремнем, шершавая ладонь другой гладила плечо сына.

В просторной людской было пусто. Сквозь узкие щели обоих окошек хотя и пробивался тусклый свет, углы и дальний конец комнаты тонули в густых сумерках. Бертулиха ничком упала на кровать — тело ее лежало неподвижно, лишь большая, обмотанная белой онучей нога, обутая в постолу, ударялась об пол, точно собиралась идти в пляс. Бертулис, усевшись на скамью спиной к окошку, облокотившись о дощатый стол и закрыв лицо руками, глядел сквозь пальцы на женину спину с острыми лопатками.

Вожак ничего не успел сказать в утешение, — внимание его привлекло нечто иное. У двери, рядом с большой хлебной печью, на соломе лежала женщина-беженка и двое мужчин — они, верно, уже не могли никуда двинуться и ожидали смертного часа. Тот, что с краю, может быть, и юноша, но с таким же успехом ему можно дать лет шестьдесят — плоское иссиня-серое лицо с заострившимися чертами, поверх лохмотьев шубенки вытянуты костлявые, точно у скелета, руки с черными нитями жил. В ногах лежащего присел на корточки Мегис. Из-под войлока его бороды выбилась пугающая улыбка, а дрожащая рука протянулась, указывая вожаку:

— Это мой сын… второй месяц здесь лежит.

Мартынь не выдержал, повернулся и вышел вон. Ствол мушкета застрял в двери; только сердито рванувшись, Мартынь смог ее захлопнуть.

Холодкевич был в Риге, и вернувшиеся ополченцы все еще болтали около замка со своими женами и детьми. Сосновцы, рассеявшись, уже спешили по дороге к дому. Мартынь пошел медленно, чтобы кто-нибудь не пристал к нему: ни с кем он сейчас не мог говорить. Красотка Мильда тоже осталась одна; изредка она оглядывалась, но, поняв, что кузнецу не до нее, прибавила шагу и присоединилась к Кришу с матерью и Клавихой. К косяку окна богадельни прислонился Крашевский. Ом махал рукой и разевал рот, приглашая завернуть. Мартыню и его не хотелось сейчас видеть, он притворился, что не заметил Яна-поляка, и прошел мимо.

Жители прицерковного конца поселка отделялись один за другим и заворачивали к своим дворам. Кучка придаугавцев еще держалась вместе и торопливо скрылась в сосновском бору по эту сторону имения. Лаукиха с сыновьями подымалась на пригорок. Тенис оглянулся и махнул шапкой, Тедис вскинул кверху мушкет, а сама Лаукиха помахала снятой рукавицей. Удивительное дело: эти трое теперь друзья Мартыня только потому, что он привел домой Тениса невредимым. Да разве ж в этом его заслуга, разве он мог его уберечь от калмыцких стрел? Ладно еще, что так, хоть Лауки не будут его клясть, как наверняка клянет Клавиха или Ильза — жена Бертулиса-Пороха.

Из канавы поднялась голова кузнеца Марциса. Мартыню было досадно встретить отца на дороге. Ну что ему рассказывать, если больше всего хотелось забыть все пережитое в походе, избавиться от надрывных воспоминаний, как от запыленной паутины, и наконец-то свободно вдохнуть полной грудью воздух родной волости. Да ведь что ж поделаешь, пришлось остановиться и поздороваться. Старик выглядел совсем немощным, но глаза его живо блестели. Вот он выкарабкался на дорогу и, твердо опершись на клюшку, ласково кивнул головой.

— Выходит, вернулся?

— Выходит, так.