На грани веков

Нависали зловещие багровые сумерки. Холгрен глянул на небо. Луна забралась куда-то глубоко, еле различимая, съежилась, стала маленькой и плоской. Вечерняя заря уже на севере, узенькая и белесая, но и ее точно догоняли, смазывали и затягивали черные клочья. Здесь еще ничего не чувствовалось, но где-то вдали, за дорогой, в стороне Лауберна, слышался все нарастающий шум, временами протяжный посвист. «Дождь», — подумал эстонец. И сразу же его точно кулаком по лбу хватило. Где же барон? Как же он забыл о нем? Хмель кружил голову, все казалось туманным, далеким и не таким уж опасным. Ну, а что с ним может случиться? Ключников парень знает каждую оленью тропку в лесу. Шпага и пистолет при себе, пусть кто и с косой, все равно того близко к себе не подпустит, не то что с молотом.

Бродит, шалопутничает, известное дело, балованный барич.

В зале уже не было ни души. Свечи сгорели больше чем наполовину. Холгрен переставил кое-что на столе, прошел в заднюю комнату. Осмотрел стол, открыл потайной шкаф — да, все в порядке, ларец стоит на месте. Тут он будет искать свои бумаги на владение имением… Все сделано аккуратно и толково — ни с какой стороны не подкопаешься. Холгрен улыбнулся про себя. Прошел дальше в спальню, она прибрана и со всем тщанием убрана зеленью. На окнах плотные задергивающиеся занавеси, у кровати изъеденный молью вычищенный ковер — чтобы босиком не надо было ступать на голый пол. Пахли увядающие березки… Очень, очень хорошо!

Он возвратился в зал, закрыл дверь на лестницу, уселся в обвитое зеленью кресло для барона, вытянул под столом ноги и придвинул ближе чарку с вином.

Лавиза навалилась на дверь и попыталась открыть ее. Била кулаками, скребла ногтями, пинала ногами. Обессилев, опустилась на пол, снова вскочила, попыталась еще раз. Дверь хотя и старая и щелистая, но замок держал ее крепко. Старуха возвратилась, опустив руки и понурив голову,

— Все зазря, голубушка… пропали мы…

Майя ничего не слышала. Она лежала на спине и изменившимися глазами глядела в стену, по которой металось пламя свечи, отбрасывающее причудливые тени. Глаза ее расширялись все больше и больше, вылезали из орбит, наливались кровью, а на щеках вспыхивали багровые пятна. Внезапно она рванулась и села, ногами уперлась в сенник, все тело прогнулось, голова запрокинулась, только безумные, немигающие глаза не отрывались от ужасного видения. Вскинула руки, била кулаками в воздух, словно отталкивая что-то невыносимо страшное.

— Матушка, помоги!.. Они хотят меня пожрать!..

Лавиза подскочила к ней, обхватила руками ее стан и попыталась успокоить. Но тело Майи было словно стянуто стальными обручами, ни один мускул не поддался усилиям старухи. Чем она могла ей помочь? Прижалась высохшим лицом к плечу крестницы и всхлипнула без слез — все слезы выплаканы еще много лет назад.

Но Майя упала сама. Голова перекинулась через изголовье. Сначала задергались судорожно стиснутые руки, потом ноги и, наконец, все тело. Лавиза глядела, как в бреду, не в силах оторвать глаз и чувствуя, как понемногу у самой кровь застывает в жилах. Лицо Майи необычайно изменилось. Багровые пятна потухли, вместе с ними потухли и глаза, запавшие в глазницы. Кожа сначала побледнела, начала желтеть, словно у покойника, потом потемнела, стала серой. Внезапно Майя с необычайной силой оттолкнула Лавизу и села. Ноги неестественно скрестились на краю сенника, стиснутые в кулаки руки на миг вытянулись, словно все еще отбивались от кого-то, но затем тяжело упали на колени — видимо, она уже сдалась. Губы разжались, сверкнули плотно стиснутые, скрежещущие зубы. Глаза ее блуждали по всей каморке. Каким-то сухим, шелестящим, еще слабее, чем у Лавизы, голосом прошипела сквозь стиснутые зубы:

— Зубы скалят… зубы… кругом…

Вот глаза задержались на крестной, в них еще раз мелькнул проблеск сознания. На дворе что-то шумело, что-то протяжно издевательски свистнуло.

— Матушка… и ты меня отдаешь… Я умом тронусь….

Она схватилась за горло, разорвала рубаху и лиф до пояса — блеснули белые девичьи груди.

Может быть, это была молния за решетчатым оконцем. А может, у самой Лавизы вспыхнуло в мозгу — только на мгновение, но ослепительно ярко. Она уже раз видела, как человек сходит с ума. Маленькая Добулева Сусанна… В тот раз, когда всю волость согнали в имение глядеть, как старый Брюммер третий день пытает полуживого кузнеца Марциса…

Она поднялась — такая прямая и высокая, какой вряд ли была в дни своей молодости. В груди прохрипело — проклятье или стон, может быть, то и другое.

— Нет, доченька, не отдам я тебя… Нет, нет, нет, — зверью не отдам!

Она откинула крышку сундука, запустила туда руки, выбросила ворох тряпья и высушенных трав. С самого дна вынула обвязанную тряпкой оловянную кружку. Трясла ее долго и злобно, словно нужно было убить сидящее в ней смертоносное насекомое. Спеша назад, опрокинула принесенный эстонцем кувшин, по полу ручейками растеклась красная лужа. Сорвала с кружки тряпку, упала на колени, руками поднесла посудину ко рту Майи.

— Пей, доченька… Никому ты не достанешься!