На грани веков

Уже смеркалось. Проехали чудесным сосновым бором, вдали переливалась красная от заката Дюна. Затем поднялись на взгорье, где распластались обширные ленневарденские поля с далеко раскиданными друг от друга дворами мужицких хозяйств. Где-то далеко-далеко сверкнул огонек — видно, кто-то у открытого окошка засветил лучину. У обочины еще дымился оставленный пастухом костер. Великая тишина опустилась на лифляндские поля в обрамлении черных лесов. Крестьянский люд спал чутким сном, чтобы с рассветом вновь быть на ногах и исполнять тяжелую барщину.

Когда въехали в Кайбалский овраг, Сиверс не мог больше выдержать. Приходилось говорить, чтобы не стонать.

— Что они со мной могут сделать! У меня ничего не нашли, а что в карманах у Шрадера, он мне о том не сообщал. Еще не бывало случая, чтобы лифляндский дворянин не дал ночлега путнику. Гостеприимство с незапамятных времен относится к нашим лучшим обычаям. Даже шведским варварам надо бы это признать. Они прискакали за мной из-за тех двух мужиков. Из-за двух мужиков эта двуногая тварь, которая называется шведским офицером, осмеливается оскорблять родовитого дворянина, заковывать в цепи, связывать, истязать да еще ко всему в навозной телеге везти в Ригу!

— Не говорите так громко, я слышу, этот латыш-драгун кричит там у какой-то телеги.

— Драгун… Я ему в Риге накричу так, что его мужицкие уши оглохнут. Если дворянина обвиняют в чем-либо, так его могут пригласить в суд и там допросить, а не обходиться с ним, как с разбойником и убийцей.

— Но я слышал, что эти два мужика в Берггофе все-таки были убиты.

— Кажется, вы в Германии оставили девять десятых своего рассудка. Если я убиваю свою собаку, которая мне опостылела, то вы скажете: душегубство! Надо соображать, о чем говоришь. Эти лапотники сами были убийцами и с лихвой заслужили, чтобы их убили, как собак. Но я этого не сделал. Два раза я их выпорол, но на это у меня даже по их проклятым шведским законам есть право. Ратфельдер и молодой Дингсдорф выпили немного больше, чем следует.

— Вы, надеюсь, о том не сказали?

— А почему бы мне не сказать? У меня спина не крепче, чем у Шрадера, и в рижской тюрьме валяться за других мне и в голову не приходит. Пускай сами отвечают.

Курт вновь забылся и хотел вскочить.

— За убийство каждый должен отвечать своей головой, а в особенности дворянин. Если бы у него было две, то и двумя. И все же я должен вам сказать, фон Сиверс: никакой вы не фон Сиверс, а отребье! И Шрадер, и вы, все вы — отребье!

— Вы мне за это ответите!

— Плевком в лицо и пинком отвечаю я отребью и предателям.

— Замолчите, болван, или я постараюсь подтянуть ноги и двинуть вам в зубы! Я не стал бы печалиться, если б ваша голова скатилась под шведским мечом.

— И я. Все равно не могу больше жить на свете, который полон такими негодяями, как вы.

Сиверс не смог сдержаться и выкрикнул во все горло:

— Вы сумасшедший! Болван!

Внезапно на его спину обрушился полновесный удар ножнами палаша.

— Замолчи, проклятый немец! Ты тут не в корчме и не в каретнике! Не вопи!

Курт попытался поднять голову.

— Послушайте, солдат, нельзя ли меня переместить в другую телегу? Что вы меня укладываете в одну телегу со свиньями?

— Там тебе и место.

Драгун поехал к следующему возу. Корчмарь прошипел:

— Я больше не могу! Освободите хоть ноги немного!

— Ну нет, дорогой! Больно уж ты быстро бегаешь!

Атрадзенский слуга все еще всхлипывал, тычась носом в колени. Драгун повернул коня и поехал рядом.

— Перестань, старина! Тебе-то чего бояться? Неделю подержат да и отпустит, ты же делал только то, что барон велел. А один ты бы с той девкой не справился: весу-то в тебе не больше, чем в горсти кудели. Неделю посидишь в тюрьме, потом опять пойдешь к своим коровам. Я за тебя словечко замолвлю.

— И правда, барин?

— Что посулю, всегда делаю.

Из соломы возле сидящего высунулось бородатое лицо.

— И за меня замолвите!

— А! И за тебя?! С тобой другое дело! Мы сперва прикажем посчитать, сколько розог досталось атрадзенцам только в нынешнем году. А когда они будут отсчитаны на твоей заднице, тогда поговорим и дальше. С тобой, братец, у нас будет долгий разговор, очень долгий.

Полчаса Сиверс пролежал, стиснув зубы, крепясь и думая о чем-то. Вдруг перевалился на бок. Зашептал так тихо, что Курт мог слышать, а мог и не слышать:

— Фон Брюммер, спите?

Ответа не было.

— Что нам понапрасну вздорить, в нашем положении это же чистая глупость. Во всяком случае, я сам лично очень сожалею об этом, убежден, что и вы также.

Он подождал с минуту, потом продолжал еще тише:

— Я вам должен сказать, но чтобы никто не слышал. До Риги нас наверняка не довезут. Сейчас начнется Кегумский берег — там ждет фон Шрадер с нашими друзьями. У нас так условлено — на случай несчастья. Суток ему вполне достаточно было, чтобы оповестить и собрать их. Я это наверняка знаю! Лес тут большой, в темноте они нападут и перебьют всех этих шведов, те даже мушкеты не успеют сорвать с плеч. Только бы этого чертова латыша не убили, мне его живьем надо. Мне бы его заполучить, я его — кулаками, зубами, ногами!