На грани веков

Обратный путь был вдвое длиннее, вся прыть в ногах пропала. Еще до рощи пришлось разок присесть да потом до ельника — два. У имения застигли сумерки, перед двором Бриедисов почти полчаса пришлось отдыхать. У овина Бриедисов с чернеющей низкой застрехой маячило что-то серое, кузнечиха повернула туда. На колоде для затесывания кольев приткнулся Бриедис, съежившийся, в сумерках еще более тщедушный и невзрачный, чем днем. Он плакал. Всхлипывая, шепнул, точно боясь, чтобы не подслушали:

— Увели ее от меня…

Дарта словно предвидела это.

— Кто увел?

— Плетюган с работниками. Как три коршуна, налетели на мою голубку, посадили на подводу и увезли… Видишь, сижу и реву.

— Пореви, пореви, больше от тебя и проку нет. Ах, была бы Ильза в живых! Кипятком бы им глаза вышпарила! Ты-то хоть реветь можешь, а что теперь Мартыню делать? Разве не могла она уйти с ним — уж лучше в лесу с волками, чем с этим зверьем… Э, да чего там — что кончено, то кончено.

Ставень волокового оконца в овине с грохотом отскочил вбок, высунулась голова Анны.

— Да что это здесь за базар этакий — видно, всю ночь не дадут человеку уснуть! И нигде-то от этих кузнецов спасу нет, навязались на нашу голову, что хвороба. А ну, старый, живо ступай спать! Забыл, что староста тебе посулил?

Бриедис покорно встал, вытирая рукавом глаза. Дарта потащилась прочь — дом куда дальше сегодня, чем обычно, еле-еле добрела. Она приоткрыла дверцы хлева: ничего не видать, только слышно, как корова радостно засопела, учуяв вблизи кормилицу и доярку. Проверила, закрыта ли клеть, потом медленно поплелась в овин.

Марцис прикинулся спящим, а сам следил, что она станет делать. Она пошуршала было лучиной, но тут же отбросила ее. Присела на скамейку, долго разувалась, потом встала, тихонько улеглась у самой стены, стукнувшись коленями о бревно. Уткнувшись ртом в изголовье, тяжело вздохнула. Все зря — но ведь этого и надо было ждать. Только напрасно ноги обивала, идучи в этакую даль. Да ведь кто же виноват, коли у самой ума нет…

Марцис вернулся к своей думе. А она была долгая-долгая… хватит до рассвета.

6

Рассвет наступал медленно, как-то нехотя и нерешительно. От моросившего ночью дождика воздух влажный, небо на востоке подернуто красноватой дымкой, а на западе будто укутано в темно-синюю тучу.

Старый Марцис выбрался из овина, бросил взгляд на дорогу, на которой с утра, как и вчера после обеда, не показывалось ни одного возчика. Посмотрел на небо и сам себе кивнул головой.

На покрытой моросью траве видны следы, будто здесь уже кто-то недавно прошел. В роще чивикали и звенели поздние певчие. Те, которым уже надо кормить выводок, сновали между берез, ловя мух и: комаров. Каждая веточка, казалось, жила: все, кто не любит соснового леса и сухих мшарников, поселились в роще. И мелкие кусты, и трава тоже полны птиц, Марцис осторожно ставил ногу — как бы не раздавить кого-нибудь, — ведь его-то они не очень сторонились…

Под дубом у ствола еще густой сумрак. И тихо так, что слышно, как сухая березовая ветка, хрустнув, сломалась от собственной тяжести и упала наземь. Верхушки берез еще серые, надо подождать, пока солнце взойдет…

С восходом солнца староста приподнялся, сел на сухой песчаной полянке, окруженной брусничником, и долго с ворчанием чесался. Вчера вечером он тут, в десятке шагов от себя, видел гадюку, скользнувшую под кочку, потому-то всю ночь и не мог ни вздремнуть, ни сидеть спокойно. А караулить все же надобно. Мартына вчера так и не изловили, но загонщики доставили в имение найденный во мху у трех сосен ломоть хлеба и комок творогу, завернутый в тряпицу. Значит, вот куда этот медведь ходит на кормежку. Взбесившись от злости, управляющий погнал сюда Плетюгана с конюхом Микелисом и своим кучером эстонцем Маатом. Всю ночь они караулили, но тот дьявол либо что-то пронюхал, либо перебрался в лиственские угодья, как клялся и божился Эка, будто бы своими глазами это видевший.

Из-за обросшего брусничником пня приподнялась кудлатая голова Микелиса. Он принялся будить соседа, поглядывая на старосту — видит ли тот, что он все время бодрствует.

— Да встанешь ли ты, эстонская соня! Сам староста уже давно на ногах.

Но Маат старосту не очень-то боялся, потому что сам управляющий выделял его из всей челяди. Перевернулся на спину, поежился от холода и протяжно зевнул.

— Надо будет — встанем.

Староста был хмур и зол. Из-за этого паскудника ему пришлось тут всю ночь зубами пролязгать! Да еще и зазря. Ему казалось, что кузнец Мартынь совершил явную несправедливость, не заявившись сюда и не дав себя связать и отвести в имение, И кто же это может харчи класть в пятистах шагах от Атаугов? Известное дело кто — спроси кого хочешь, всякий скажет.