На языке пламени

… Худшие предположения подтвердились. Но разгадка принесла лишь оцепенение. Многое нужно обдумать, многое сделать, но сейчас, в полночь, ему хотелось лишь отрешиться от всего.

Он сидел, пил и курил, а через полчаса Копплстоун заерзал в кресле, тяжело поднялся и, не открывая глаз, покачиваясь, поплелся в спальню. Вошел, оставив дверь открытой. Послышался щелчок выключателя, шелест снимаемой одежды, грохот упавших на пол ботинок и, немного погодя, скрип кровати под тяжестью тела.

Гримстер постоял на пороге спальни. Копплстоун не выключил свет. Он лежал, обнажив руки и торс, едва прикрывшись простыней, и тихонько похрапывал.

Гримстер вышел, не прикоснувшись ни к двери, ни к выключателю. По дороге бросил в пепельницу на столе гостиной еще один окурок.

Когда Джон вернулся к себе, был почти час ночи. Он начал раздеваться, прохаживаясь между спальней и ванной, и тогда почувствовал в воздухе тонкий запах духов, узнал его и без особого интереса и удивления сообразил, что Лили недавно приходила сюда.

Но мысль о ней была так же мимолетна, как трепет листа на дороге в Хайленд, когда машина Вальды пробила грубый деревянный бордюр и медленно, кувыркаясь, полетела к заросшим вереском гранитным склонам.

Глава десятая

Он не спал. Он лежал в постели и сквозь незашторенные окна смотрел, как по небу медленно плывут звезды, изредка слышал крики маленьких коричневых сов, охотившихся в зарослях вереска и в темной полосе подстриженных тисов вокруг теннисного корта. Мыслей не было — он оставался все в том же духовном и телесном оцепенении, которое и не хотел прерывать. Пока не нужно было ни думать, ни действовать. А вскоре придется. Теперь он убедился в том, о чем раньше лишь подозревал. И не испытывал ни удивления, ни гнева, ни печали.

Он лежал, глядя, как бледнеет, наливается ясным перламутровым светом ночное небо; потом встал, надел старые брюки, свитер и вышел из номера. Дежурный за столом у двери взглянул на него заспанными глазами и кивнул.

Садясь в машину, он понял: когда он вернется, то вернется к самому себе и к тому, что обязан сделать. Он знал, так и будет, а потому не спешил.

Он вывел машину на дорогу, миновал ферму и выехал к воротам, ведущим в густой лес над горным прудом. Светало, легкокрылые воробьи стайками порхали над самой землей, летели в поля кормиться. Лесной голубь величественно поднялся с сосны, захлопал крыльями и воспарил в утреннем восходящем потоке.

Гримстер машинально открыл капот, вынул болотные сапоги и начал собирать удочку. Это была старая снасть из магазина Харди. Добротная, ухоженная. При известной сноровке на нее можно было выловить на перекате двадцатифунтового лосося. Гримстер шел через лес по опавшим листьям, сосновым иглам, по скользкому мху прямо к реке, которая быстро мелела, отчего вода приобретала прозрачный янтарный цвет, — мушкой теперь придется играть, проводя ею поперек реки или пуская по течению. Тропинка обрывалась у самой заводи. Здесь Гримстер перешел реку, едва не набрав воды в сапоги, потом двинулся вверх по течению сквозь густую, отяжелевшую от росы траву ярдах в пяти от воды. Навстречу пролетел зимородок, охладил пылающую грудку в брызгах водопада, которым кончалась заводь. По правую руку от Гримстера, за полями, скрывалась в тумане железнодорожная насыпь. Проходя мимо старой рыбачьей хижины, Джон заметил, как заиграла в первых солнечных лучах окропленная росой паутина под крышей. Он уже пришел в себя, оцепенение сменялось ощущением нового дня, но обретенные чувства не принесли ни боли, ни удовольствия. Он просто пытался убить время, ждал подходящее для решительных действий время.