На премьере, в блокадном Нью-Йорке,в свете грустной победы над злом —черный Бродский сбегает с галёрки,отбиваясь галерным веслом.Он поет про гудзонские волны,про княжну (про какую княжну?),и облезлые воют валторнына фанерную в дырках луну.И ему подпевает, фальшивя,в високосном последнем ряду,однорукий фарфоровый Шива —старший прапорщик из Катманду:«У меня на ладони синица —тяжелей рукояти клинка…»…Будто это Гамзатову снится,что летят журавли табака.И багровые струи кумысапереполнили жизнь до краев,и ничейная бабочка смыслазаползает под сердце мое.
2009
«Как зубная паста: еле-еле…»
Как зубная паста: еле-елевыползает поезд из туннеля,а вокруг – поля, полишинели,и повсюду – первое апреля.Длинный, белый, санитарный поезд,а вокруг – снега лежат по пояс,паровозный дым, как будто холка,первое апреля, барахолка.Древняя библейская дорога:а над богом нет другого бога,спят на полках – сморщенные дети,все мои монтекки-капулетти.А над богом нет другого богаи не оправдать мою потерю,ночь темней, чем зад единорога:Станиславский, я тебе не верю.
Черный вареник
В черной хате сидит Петро без жены и денег,и его лицо освещает черный-черный вареник,пригорюнился наш Петро: раньше он працювал в метро,а теперь он – сельский упырь, неврастеник.Перезревшая вишня и слишком тонкое тесто —басурманский вареник, о, сколько в тебе подтекста, —окунешься в сметану, свекольной хлебнешь горилки,счастье – это насквозь – троеточие ржавой вилки.Над селом сгущается ночь, полнолунье скоро,зацветает волчья ягода вдоль забора,дым печной проникает в кровь огородных чучел,тишина, и собачий лай сам себе наскучил.Вот теперь Петро улыбается нам хитро,доставайте ярый чеснок и семейное серебро,не забудьте крест, осиновый кол и святую воду…превратились зубы в клыки, прячьтесь бабы и мужики,се упырь Петро почуял любовь и свободу.А любовь у Петра – одна, а свободы – две или три,и теперь наши слезы текут у Петра внутри,и теперь наши кости ласкает кленовый веник,кто остался в живых, словно в зеркало, посмотри —в этот стих про черный-черный вареник.