На игле

— Нет, ну что ты, сынок, садись — я с ними разберусь.

Миссис Хустон подбирается ко мне и хватает свёрток. Кухню она знает как свои пять пальцев, и переиграть её на этом поле трудновато. Я прижимаю свёрток к своей груди, но миссис Хустон чертовски проворна и неожиданно сильна. Она ухватывается поудобнее и тянет свёрток к себе.

Простыни разворачиваются, и вонючий дождь из полужидкого дерьма, липкой алкогольной блевотины и едкой мочи проливается на пол. Миссис Хустон застывает на несколько мгновений в потрясении, а затем, сложившись пополам, устремляется в ванную.

Коричневые капли разлетевшегося дерьма покрывают стекла очков мистера Хустона, его лицо и белую рубашку. Они разлетаются по всему линолеуму и падают на еду, которая выглядит так, словно её полили дешёвым соусом из уличной забегаловки. Гэйл тоже попадает на её жёлтую блузку.

Блядский рот!

— Боже мой… Боже мой… — повторяет без конца мистер Хустон, пока миссис Хустон блюёт, а я предпринимаю жалкие попытки собрать всё это свинство обратно в простыню.

Гэйл смотрит на меня взглядом, в котором читается отвращение и презрение. В настоящий момент я не вижу особенных перспектив для развития наших отношений. В койку Гэйл мне затащить не удастся. Впрочем, эта мысль мне впервые безразлична. Я просто хочу убраться отсюда как можно быстрее.

Дилемма торчка № 65

Внезапно становится холодно, невъебенно холодно. Свеча почти догорела. Единственный реальный свет в комнате исходит от телевизора. Там показывают что-то чёрно-белое… впрочем, это черно-белый телевизор, так что иначе и быть не может… был бы телевизор цветной, все было бы иначе… возможно.

Мороз просто ужасный, но если начинаешь двигаться, то становится ещё холоднее, оттого что ты понимаешь, что согреться тебе ни хуя не удастся. По крайней мере если не шевелиться, то можно делать вид, что такая возможность существует, что, если ты начнешь ходить или включишь обогреватель, тебе станет теплее. Все дело в том, чтобы шевелиться как можно меньше. Это гораздо легче, чем ползти по полу к обогревателю.

В комнате есть ещё кто-то, кроме меня, но в темноте не разобрать, кто это. Наверное, Кочерыжка.

— Кочерыжка… Кочерыжка…

Он ничего не отвечает.

— Как здесь невъебенно холодно, чувак.

Кочерыжка (разумеется, если это он) по-прежнему ничего не отвечает. Может быть, он умер, но вроде бы нет, вроде бы глаза открыты. Впрочем, это ещё ничего не значит.

Плач и погребение в Порт-Саншайне

Ленни посмотрел на свои карты, а затем изучил выражение лиц партнёров.

— Чего ты тянешь? Билли, давай тогда ты, мудила.

Билли показал Ленни свои карты.

— Два сраных туза!

— Сопливый ублюдок! Ты — сопливый ублюдок, Рентон. — И Ленни ударил кулаком по своей ладони.

— Двигай сюда мою гребаную добычу, — сказал Билли Рентон, сгребая стопку банкнот, которая лежала по середине на полу.

— Наз, кинь-ка сюда баночку пива, — попросил Ленни.

Просьба была выполнена, но он не поймал на лету банку, и она упала на пол. Когда он открыл банку, большая часть её содержимого окатила Пизбо.

— Ты, урод ёбаный, смотри, куда льёшь!

— Извини, Пизбо. Это всё из-за этого мудака, — рассмеялся Ленни, показывая на Наза. — Я его просил кинуть баночку пива, а он, блядь, запустил мне её прямо в голову.

Ленни встал и подошёл к окну.

— Ну что, этот мудозвон всё ещё не объявился? — спросил Наз. — На хуй играть без больших денег?

— Нет, не объявился. Ни одному слову этого гондона нельзя верить, — сказал Ленин.

— Позвони ему. Узнай, в чем дело, — предложил Билли.

— Верно. Надо позвонить.

Ленни вышел в прихожую и набрал номер Фила Гранта. Ему было скучно играть на детские ставки. Он бы уже мощно поднялся к настоящему моменту, если бы Фил Грант пожаловал сюда вместе со своими бабками.

На звонок никто не ответил.

— Ни одной бляди нет дома, или же к телефону не подходят, — сказал он дружкам.