На исходе четвертого дня

Зато теща все доподлинно знала, наконец ее прорвало и она разразилась, однако все еще продолжая на мужа кивать:

– Мой знает, почему тот перебрался, мой знает! Скажи им, муженек дорогой… Ведь у нас с тобой столько разговоров-то было!.. Я ведь первая попросила тебя: давай, муженек, продадим наш дом в центре села… давай его продадим и переберемся на выселки! Вот где раздолье и птице, и свинье, и овце… Ведь край села – это край, пастбище близко, и никому не мешаешь. И травы можно кое-где накосить, и колхозная ферма под боком, а уж доярки всегда тебя снабдят комбикормом… И колхозное поле у тебя под рукой, надо только со сторожами сойтись покороче… И что же мне ответил мой, вы только послушайте! «Большой соблазн!..» – говорит. А я уж думала, что уломала его… И всегда-то он так: мягко стелет, а спать – жестко. Долго соглашался, да коротко отказал! «Да, – говорит, – женушка, решено… Малость пообождем, покуда все на край переедут, тогда и мы, глядишь, в центре превратимся в окраину». Вот и разговаривай с ним…

– Вы спросите-ка лучше, сколько у покойного стало соток на приусадебном, когда он перебрался в долину! – воскликнула жена Никанора.

– Да, но что досталось ему под конец?… Три аршина на вершине холма!.. – прозорливо заметила бабушка жениха, которую не покидала мысль о предстоящих похоронах.

Бабушкино вмешательство обезоружило женщин, и разговор как-то сам собой перешел на другое: «И для чего, скажите на милость, понадобилось докторам сердце усопшего? Что им может сказать мертвое сердце?… Теперь они его, конечно, разрежут на сорок кусков, на то они доктора, чтобы учиться на мертвых… Но как же похоронить человека без сердца?! И кто только позволяет такое?…»

А жених сидел в стороне и думал невеселую думу: «Трава… честное слово, трава, а не люди! Только б им местечко под солнцем занять… Цветут и пахнут – и все им на пользу!.. Рассуждают о мертвом Кручану, и он в их понимании такой же… трава, как и они сами. Хотя бы уж молчали, по древней пословице: „De mortuis aut bene“ aut nihil».[3] Что же остается после тебя на земле? Разговоры за стаканом вина, дети и внуки… дела, о которых опять же судят со слов твоих недругов?… На что человеку надеяться в этой жизни? Время одинаково равнодушно стирает память о победителе и побежденном, равняет высокое с низким, мешает горечь со сладостью. Старики рассказывают, будто бы жил когда-то в соседнем местечке веселый кондитер. У самого щеки лоснились от жира₈ жена его, пугало огородное, в дверь уже не пролазила, а вскоре и вовсе разучилась с кровати вставать, а он потирал от удовольствия короткие ручки и приговаривал, отпуская пирожные: «Мои клиенты – наивные люди! Им кажется, что они кушают сладости, а на самом-то дели они желчь свою пожирают, ха-ха…»

И тут жених услыхал поговорку, полюбившуюся ему с детства: «Воевода хочет, а Хынку – нет», – и он прислушался к общему разговору. Женщины как раз рассуждали на тему о том:

– Кому теперь заботиться о детях покойного: Захарии, Ефтении, Алексею, Костаке, Кирикэ, Иону?… Ведь все они Кручану, не так ли… кем они ему доводились?

В таких делах, конечно, никто не превзойдет женщину! Она терпеливо распутает самые запутанные родственные связи и отношения, как привыкла разматывать шерсть, сматывая нить в клубок… Действительно, и Костаке, и Захария, и Ефтения, и Кирикэ, и Ион с Алексеем – все они родные и двоюродные братья, дядья и племянники Георге Кручану, но здесь всплывает новое обстоятельство… Когда они добрались до их общего корня, до прапрапрадеда, который первым носил имя Кручану, то вдруг выяснилось, что поначалу его будто бы звали Хынку. И однажды, в летописные времена, когда напали на нас бесчисленные полчища турок, а господарь знамена свои опустил перед этой угрозой, тот общий их предок – он тоже был вспыльчивым человеком – впервые в здешних местах выругался страшным ругательством «в креста его господа душу» (за точность, конечно, поручиться нельзя, ибо летописи об этом умалчивают, но старики вспоминают…). Слова эти возымели столь сильное действие на окрестных сельчан, что они тут же восстали против владык, и земных и небесных, укрывшись в соседнем лесу, а своего предводителя Хынку переименовали в Кручану, памятуя о крестной муке Иисуса Христа, давшего миру новое откровение… Так или иначе, но до нынешних дней благодарное человечество прославляет имя Хынку крестьянской пословицей: «Воевода хочет, а Хынку – нет!»