На исходе дня. История ночи

«А для мудрости какое время драгоценные ночи?» — вопрошал святой Кирилл Иерусалимский. Помимо всех возможностей, которые ночь предоставляла для любовных похождений и дружеских посиделок, она также давала людям, жившим в доиндустриальную эпоху, беспрецедентную свободу для познания собственной личности. Численность людей, отводивших вечерами не один час для размышлений в одиночестве, постоянно возрастала, что в конечном счете приводило к росту самосознания. Эта часть суток казалась им особенно подходящей для раздумий, а святые мужи знали об этом уже многие столетия. Тишина создавала идеальную обстановку для наблюдений за собой, да и ограничивающих обстоятельств было несравнимо меньше. «[Ночь] гораздо более подходит для работы разума, чем какое-либо другое время суток», — выразил свое мнение один французский писатель XVII века. Автор книги «Досуги мудреца» (La Ricreazione del Savio) замечал: «День исчисляется трудом, ночь — раздумьями. Шум полезен для первого; для второго же — тишина»⁴⁰.

Естественно, представители средних и высших классов, удалившись в свои спальни, имели прекрасные условия для погружения в собственный мир. Чем ниже человек стоял на социальной лестнице, тем меньше предоставлялось часов и пространства для одиночества. И все-таки уже в середине XVII века многие семьи рабочих проживали в домах с более чем одной комнатой, к тому же в приятные вечера выдавался случай удалиться в сарай или хлев. В конце XV века парижский слуга Жан Стандонк работал днем в монастыре исключительно для того, чтобы вечерами подниматься на колокольню и читать при свете луны книги. Томас Платтер, ученик веревочных дел мастера, вопреки воле своего хозяина нередко поднимался в ночной тишине, чтобы в тусклом сиянии свечи учить греческий. Чтобы не поддаться сонливости, он держал во рту куски сырой репы или камешки, а то и холодную воду. (Известны случаи, когда люди обматывали голову мокрыми тряпками, чтобы не заснуть.) Очевидно, что широко известная пословица «Ночь — добрая советчица» имела смысл для представителей разных социальных слоев⁴¹.

Чтение становилось все более привычным времяпрепровождением, несмотря на огромную массу безграмотных.

Бедняки знакомились с печатным словом в основном сообща, например благодаря чтению вслух в ходе прядильных посиделок и других встреч в узком кругу. Причем в раннее Новое время число грамотных людей увеличилось в большей степени, чем можно было бы предположить. На закате эпохи Средневековья не многие из тех, кто не принадлежал духовному сословию, умели читать и писать, но Реформация и развитие книгопечатания сильно ускорили рост грамотности. Уже к XVII веку значительное количество йоменов и квалифицированных ремесленников в английской сельской местности были хотя бы минимально образованными, равно как и многие горожане мужского пола. Женщинам повезло меньше, поскольку их образовательные горизонты были очень ограничены, но существовали и исключения из общего правила. Драматург эпохи Стюартов сэр Уильям Дэвенант писал о «тех печальных историях любви, которые были излюбленным чтением невинных девушек в долгие зимние вечера». В целом уровень грамотности был выше всего в Северной и Северо-Западной Европе, что отчасти объяснялось распространением пиетизма — протестантской доктрины, придававшей особое значение индивидуальному изучению Писания. Хотя и в ряде других регионов уровень этот значительно поднялся в течение XVIII века⁴².

В образованных семьях основной переход от чтения вслух к чтению «про себя» произошел еще в XV веке. Постепенно и другие читатели освоили эту технику, предоставляющую человеку некоторую степень свободы. Революционное по масштабам, чтение «про себя» давало возможность легко и быстро изучать книги. Не менее важно, что это позволяло им исследовать тексты самостоятельно, отдельно от семьи, друзей или хозяев. По мере того как все большее число людей размышляли над книгами и самостоятельно формировали свои взгляды, чтение становилось занятием чрезвычайно интимным, личным. Как писал Никколо Макиавелли в письме от 1513 года, «когда приходит вечер, я возвращаюсь домой и погружаюсь в мои штудии. Вначале я снимаю повседневные грязные, потные одежды и облачаюсь в платье придворного, и уже в этих более внушительных одеяниях я предстаю при античном дворе. Мудрецы приветствуют меня, и я вкушаю пищу, которая предназначена лишь для меня, для которой я был рожден. И там я осмеливаюсь говорить с ними и вопрошать о мотивах их действий. И они, по своей человечности, отвечают мне. И на четыре часа я забываю о мире, не помню неприятностей, не боюсь нищеты, не трепещу перед смертью: я полностью поглощен ими»⁴³.