На исходе дня. История ночи

Только одно деяние, совершенное ночью, могло получить снисхождение в суде: убийство забравшегося в дом постороннего. Самые ранние своды законов, от «Двенадцати таблиц» и эдикта короля Ротари середины VII века до «Кутюмов Бовези» 1283 года, признавали этот основной принцип, равно как Августин Блаженный и английское законодательство. То, что днем считалось убийством, пусть даже жертвой оказывался забравшийся в дом неизвестный, ночью признавалось вполне оправданной самозащитой. Поэтому в 1743 году прокурор Женевы отказался предать суду крестьянина, застрелившего вора-взломщика. Генеральный прокурор не только процитировал Моисеевы законы, но и объяснил, что крестьянин никак не мог ночью определить, что на уме у человека, забравшегося к нему в дом, — воровство или убийство. «В дневное время, — рассуждал корреспондент London Magazine в 1766 году, — наверное, можно было бы догадаться, кто он [вор] такой, и предположить, что он намеревался только украсть, но не убить. В этом случае, — объяснял автор, — человеку следует не самостоятельно наказывать вора, а доставить его в магистрат». Ночью же дела обстояли иначе: «Тогда хозяин дома не мог знать ни кто курсив мой. — А. Р. Э.) этот человек, ни надеяться на помощь других»⁶³.

Нет ничего удивительного в том, что процедура судебных разбирательств и суровость наказания, а по сути — основные права и привилегии горожан менялись в зависимости от времени суток. Наступление темноты усиливало необходимость обеспечения общественного порядка. Французский прокурор в 1668 году сетовал, что двух воров из Льежа приговорили всего лишь к повешению: «Общественная безопасность в ночные часы настолько важна, что следовало бы их колесовать». Ночь позволяла преступнику оставаться незамеченным, но мешала честным людям, особенно если они спали, постоять за себя или прибегнуть к помощи соседей. Воровство, совершаемое ночью, есть, несомненно, воровство с отягчающими обстоятельствами, — утверждал шотландский прокурор, — потому что люди после наступления темноты наиболее беззащитны». В случае кражи со взломом лунный свет, в отличие от дневного света, не смягчал тяжести преступления, даже если была известна личность взломщика. Сэр Уильям Блэкстоун заявлял в 1769 году: «Пагубность преступления происходит не столько оттого, что оно совершается в темноте, сколько оттого, что оно содеяно в глухую ночь, когда все мироздание, кроме злодеев и хищников, отдыхает, когда сон уже разоружил хозяина и его крепость сделалась беззащитною»⁶⁴.

* * *

Таково было положение дел. Вплоть до описываемой эпохи большинство людей оставались с ночью один на один, противостоя преступлениям и другим напастям в лучшем случае при помощи домочадцев и соседей. Несмотря на неуклонное укрепление государственной власти, ночь не поддавалась ее влиянию. Принимая это во внимание, законы Нового времени тщетно пытались удержать преступников от использования естественных преимуществ ночи. Без поддержки дневных институтов управления власти, чтобы сдерживать чрезмерные проявления насилия, полагались на репрессивные меры.

Но толку было немного. В середине XVIII века некий лондонец жаловался на «адские полчища», которые «производят опустошения на наших улицах» и «захватывают власть в городе каждую ночь». То же самое наблюдалось в Париже. Один правовед писал в 1742 году: «Никто не выходил из дому после десяти вечера», хотя к тому времени к городскому ночному дозору добавилась и профессиональная охрана (garde). Вместо добропорядочных горожан по главным улицам шатались преступники с дубинами, прозванные «скотобойцами» (assommeurs). Следует, впрочем, отметить, что при отсутствии дозорных и примитивного освещения городская жизнь была бы намного хуже. Итак, ночь не поддавалась влиянию властей, что было проявлением законов природы, которые ни суды, ни констебли не могли преодолеть. Неизменный фатализм, основанный на ощущении всемогущества Господа и тленности человеческой жизни, окрашивал образ мыслей чиновников. Отсюда знаменитый псалом, начертанный на старинном здании датского города Ольборга: «Если город не хранит Господь, зря стоит дозорный на посту»⁶⁵.

Глава четвертая Мой дом — моя крепость Безопасность жилища

I

Божьей милостью мы счастливо добрались до дому еще до захода солнца.

Эбенизер Паркман (1745)¹