На исходе дня. История ночи

Важность чудесного преображения городской жизни трудно преувеличить. Часы, когда властвует темнота, утратили свою необычность, особенно для средних классов. Публичные пространства стали более обширными и многолюдными. Экипажи и пешеходы наводнили главные проспекты, а скверы и площади превратились в центры активности и суеты. Иногда очевидцы рассказывали о ночном оживлении городских улиц. О Новом мосте (Pont Neuf) через Сену посетитель Парижа в 1777 году говорил: «Ночь напролет, не переставая, по нему движутся пешеходы». Роберт Семпл обнаружил, что главная улица Неаполя после захода солнца «запружена» людьми. «Жизнь продолжается всю ночь», — писал о Лондоне 1801 года один из современников. В первых американских городах развивалось движение транспорта. «Вряд ли есть кто-то, — отмечалось в Boston Newsletter, — кому часто по вечерам не нужно находиться вне дома — либо по зову дружбы, человечности, долга, либо ради удовольствия». Посетитель Филадельфии в 1796 году был удивлен тому, что ее улицы после наступления темноты полны «суматохи»³.

Причины этой ночной революции разнообразны. Безусловно, на ранних этапах эпохи Просвещения она многим была обязана быстрому распространению научного рационализма. В первые годы XVIII столетия образованные мужчины и женщины по обе стороны Атлантики все настойчивее отвергали мировоззрение доиндустриального прошлого. Как великолепно постулировал Макс Вебер, вместе с прогрессом в грамотности, растущим неприятием Церкви и развитием капитализма представления эпохи Просвещения постепенно вели к «разочарованию» в западном мире. Среди зажиточных слоев населения здравый смысл и скептицизм одерживали верх над волшебством и суеверием. На континенте, как и в колониальной Америке, судебные дела по поводу колдовства к концу XVII века почти повсеместно сошли на нет. Последнее судебное разбирательство в Англии состоялось в 1712 году, когда парламент официально аннулировал свой законодательный акт против колдовства, изданный двадцать четыре года назад. Public Advertiser писал в 1762 году: «Каждый день мы ощущаем, что с развитием науки и образования вульгарные представления о духах, призраках, ведьмах и демонах уходят и умирают сами собой»⁴.

Правда, ложные сигналы все еще время от времени поступали. На протяжении XVIII века и Лондон, и Бристоль, и Дублин пережили получившее широкую огласку неожиданное столкновение со «злыми духами». Редкость подобных случаев способствовала их сенсационности. Наиболее известным стало лондонское Коклейнское привидение 1762 года, которое после расследования, проведенного Сэмюэлом Джонсоном, оказалось тщательно разработанным мошенничеством. В 1788 году газета имела возможность написать: «Вероятно, сейчас во всем Лондоне нет ни одного здания, о котором ходили бы слухи, что оно имеет репутацию дома, посещаемого привидениями». Лондон отказался от призрака. Примерно в то же самое время шотландский священник заявил, что «привидения, домовые, ведьмы и феи покидают землю»⁵.

С утратой веры в чудеса для многих городских семей ночи стали менее тревожными. Как и мир природы в целом, темнота во многом утратила атмосферу ужаса и волшебства. Являвшаяся среди образованных кругов в прошлом источником страха, ночь, по мнению некоторых очевидцев, даже стала предметом их благоговения и восхищения. Сам ночной воздух, когда-то считавшийся вредным, теперь казался приятным и освежающим. Такие небесные зрелища, как кометы, вызывали скорее восторг, нежели опасения, — к примеру, у беспрецедентного числа восхищенных обладателей телескопов. Художники, путешественники и поэты — все прославляли красоту и величие ночи. Лондонский книготорговец, посетивший континент в 1787 году, ликовал: «Вечер был тихим и приносил спокойствие, и небо было безукоризненно ясным, его украшали миллионы звезд, сияющих непревзойденной красотой». Так же и путешественник во Франции говорил: «Ничто не могло быть более восхитительным, чем это путешествие при лунном свете в ясную ночь». Все больше эссеистов восхваляли «особенные красоты» ночи. Ни одна оценка не была чрезмерной. «Необыкновенно прекрасна», — провозгласил писатель в 1795 году. Действительно, «Valverdi» в Literary Magazine утверждал: «День, с его сверкающим солнцем, пламенеющим в раскаленных докрасна небесах, при всем своем пышном великолепии уступает в трогательной красоте более тонкому благородству ночи — мягкому, но не вялому, величавому, но не кричащему, прекрасному, но не надменному»⁶.