На исходе дня. История ночи

Нельзя утверждать, что издавна в каждой культуре ночь воспринималась с одинаковой неприязнью. Заостряя внимание на инстинктивном человеческом страхе перед темнотой, берущем начало в доисторическом прошлом, мы отнюдь не отвергаем того факта, что в одних культурах ночь порождала больший ужас, чем в других. Древнегреческие культы предполагали ночные религиозные празднества, известные как pannchides. Согласно Ювеналию, пешие путники, оказавшиеся на улицах древнего Рима после заката солнца, рисковали жизнью и здоровьем, но сам город, начиная со II века н. э., жил насыщенной ночной жизнью. Жители Антиохии, сообщает Ливаний, «сбросили тиранию сна» с помощью масляных ламп, то же произошло с шумерами и египтянами — и те и другие были счастливыми обладателями этого древнего источника искусственного освещения, которое предполагало большую свободу после наступления сумерек. И они не были первыми. Во Франции, неподалеку от пещер Ласко с древними наскальными изображениями, были обнаружены остатки более чем сотни ламп, относящихся к позднему палеолиту⁷.

Все виды искусственного освещения — лампы, фонари, свечи — помогали ослабить ночные тревоги. «Злые духи не любят запаха зажженных ламп», — провозглашал Платон. Но дело было не только в технических достижениях. Тот факт, что одни народы избегали военных действий в ночное время, а другие — нет, объясняется, без сомнения, различиями культур. Допустим, викинги имели пристрастие к ночным набегам, в чем жители европейского побережья убедились на собственном печальном опыте. Вероятно, умение противостоять ночному ужасу у древних скандинавов появилось не столько благодаря искусственному освещению, сколько из-за постоянного пребывания в темноте в долгие северные зимы. Столетия спустя английские поселенцы удивлялись тому, как необычно реагировали на темноту индейцы, обитающие на землях, расположенных вдоль восточного побережья Северной Америки. В Новой Англии Уильям Вуд советовал товарищам-колонистам не опасаться индейских атак ночью: «Они не покинут своих жилищ из-за страха перед Аббамочо (дьяволом), которого они боятся особенно тогда, когда сами имеют дурные намерения». Однако посетивший Северную Каролину Джон Лоусон сообщал, что некое местное племя «никогда не боится ночи, и их никогда не тревожат мысли о духах, как нас тревожат всевозможные страшилища и пугала, усвоенные нами с материнским молоком». В последнем, как и Локк, он винил «глупость наших нянек и слуг», которые «запугали нас в нежном возрасте своими пустыми россказнями о феях и ведьмах»⁸.

Множество факторов формировало общее отношение к ночи в предшествующих культурах, и в частности способы знакомства маленьких детей с опасностями темноты. Более других на восприятие темноты влияли реальные угрозы, которые веками таила ночь. Очевидно также, что с трудом поддается реконструкции хронологический порядок появления наших страхов. Нет никакой простой линейной эволюции: адреналин человеческих страхов то прибывал, то убывал. В эпоху Нового времени антипатия человека по отношению к темноте, конечно, постоянно уменьшалась, особенно в индустриальном обществе — благодаря электрическому освещению, работе профессиональной полиции и распространению научного рационализма. Но до начала промышленной революции вечер казался преисполненным угрозы. В раннее Новое время темнота пробуждала самое худшее в людях, природе и космосе. Убийцы и воры, ужасные катастрофы и адские духи таились повсюду.

ГЛАВА ПЕРВАЯ УЖАСЫ НОЧИ: НЕБЕСНЫЕ И ЗЕМНЫЕ

I

Когда ночь запирает наше зрение в своем угрюмом подземелье и нам, заточенным в своих домах, нет спасения, дьявол ведет счет грехам в нашем нечестивом сознании.

Томас Нэш (1594)

То была эра зловещих апокалипсических видений. «Наш жуткий век, о нем столь очевидно повествует Писание», — сокрушался французский писатель XVII столетия Жан-Николя де Париваль. Голод, эпидемии, смерть и проклятия. Уже в конце XV века в европейскую живопись и литературу начали проникать мрачные предположения, что физический мир столь же безжалостен, сколь мучительно непредсказуем; перефразируя слова одного более позднего писателя, скажем: мир — вечная борьба между прихотями небес и земными нуждами. Пословица XVII века с горечью это подтверждает: «Судьба человека всегда покрыта мраком». Простой смертный не мог найти спасения от преследующих его кошмаров в царстве людей, существовала лишь надежда на спасение в царстве Господа. Это была не робкая дрожь, порожденная неуверенностью, а глубокое беспокойство, вызванное опасностями и непредсказуемостью мира, что сознавали последующие поколения. «Наши предки, — отмечала одна лондонская газета в 1767 году, — полжизни проводили в борьбе за выживание… они боялись огня, воров, голода, копили богатство для жен и детей, а некоторые из них пребывали в ужасной тревоге относительно собственной судьбы в мире ином»².