На исходе лета

Самыми последними к Камню прикоснулись четверо: Мэйуид и Сликит, Триффан и Фиверфью. Они помолчали, погрузившись в себя, потом отвернулись от тени Камня к лунному свету и увидели Бичена в окружении множества кротов, стремящихся предложить ему свою помощь, пригласить в ближайшие летние годы к себе в нору и пожелать удачи и мужества в грядущей жизни.

— Господа и дамы, следуйте за Хеем, он отведет вас в зал, который смиреннейший Мэйуид хорошо знает! Там легко и весело и много червей! А также историй, господа, и сюрпризов, милые дамы! — Так Мэйуид направил данктонских кротов в Древнюю Систему, чтобы там развлечься и повеселиться, как по традиции положено после обряда Середины Лета.

А Бичен и его мать наконец остались одни вместе с семью опекунами: Мэйуидом, Сликит, Маррамом, Скин-том, Смитхиллзом, Бэйли и Триффаном.

Лунный свет отражался в глазах Бичена и на возвышавшемся над ним огромном Камне, над которым блестело и сверкало звездами ночное небо.

— Я чувствую… что меня очень любят, — чуть не плача, сказал Бичен.

— Значит, Камень помог нам выполнить нашу задачу, которую с твоим появлением возложил на нас Босвелл, — ответил Триффан. — На некоторое время тебе придется вернуться со мной в Болотный Край, потому что тебе еще многим надо овладеть в искусстве письма.

Бичен казался одновременно растерянным и озабоченным. Ему понравилось встречаться с разными кротами, но в тоне Триффана, когда он сказал «вернуться», слышалась суровость, и это означало, что дальше будет труднее, чем раньше.

Однако остальные как будто не заметили этого и один за другим по очереди прикоснулись к нему и сказали то, что только они и могли сказать.

Последней Бичена обняла Фиверфью.

— Мой сын, — прошептала она, — с любовью и нежностью ты ныне и вовеки в моем сердце. Дай мне насмотреться на тебя.

И она посмотрела на него в последний раз — на своего детеныша, своего кротенка, а потом отпустила вниз веселиться с другими, и рядом остался один Триффан.

Он подошел к ней, и вместе они посмотрели на Камень.

— Я отпустила его, возлюбленный мой, и я очень боюсь. И ты тоже скоро покинешь меня…

Старый Триффан не стал ничего отрицать, а только придвинулся ближе.

— Мой любый, что это за кротиха, за которую ты молился?

— Хенбейн, — прошептал Триффан. — Но я сам не знаю почему.

— Ты любил ее когда-то, — просто сказала Фиверфью, — и любишь до сих пор.

— Она родила мне единственных детенышей, кто остался жить, — сказал он. — Я думал сегодня о них. И о ней. Она… она… — И Триффан заплакал, каким-то образом ощутив трагедию Хенбейн.

— Ей нужна твоя молитва, мой любый, больше, чем мне, ибо сегодня ночью я видела моего сына выросшим, сильным, и рядом со мной был ты. Когда он уйдет от нас, мой любый? И куда?

— В сентябре, когда с буков начнут опадать листья, ему нужно уйти. К тому времени он многому научится, и, возможно, ему лучше быть вдали отсюда. Я боюсь того, что может случиться. Мне нужно еще кое-что написать, и я верю, что успею закончить. Боюсь, нас ждет беда.

— Закончи это «кое-что», а потом до осени у нас останется время любить друг друга, — с улыбкой сказала Фиверфью.

— Много, много времени! — улыбнулся Триффан.

До них донеслись звуки смеха и веселья из общего зала в Древней Системе, и бок о бок, касаясь друг друга, Триффан и Фиверфью отправились к друзьям, чтобы вместе отпраздновать лучшее время года.

Часть II. На исходе лета

Глава двенадцатая

После радостной суматохи, сопутствовавшей ритуалу Середины Лета, Бичену не особенно хотелось возвращаться с Триффаном в Болотный Край и снова сражаться с премудростями письма.

И предчувствия не обманули Бичена. Оказалось, правда, он не совсем верно представлял себе, какие именно неприятности ему грозят. Самым худшим были не сами тяготы ученичества, а внезапная перемена в поведении Триффана. Как только они очутились в глубоких тоннелях укреплений Болотного Края, того словно подменили.

Крот-летописец, прежде такой мягкий и доброжелательный, был теперь постоянно озабоченным, безразличным и неприветливым. Он все время пребывал в дурном расположении духа и раздражался по пустякам.

Резкие окрики, жалобы по поводу того, что пришлось так долго дожидаться пищи (к тому же несъедобной!), обвинения в неопрятности (при том, что Бичен не встречал более неопрятного крота, чем Триффан) — вот неполный перечень того, с чем приходилось мириться Бичену. Триффан проявлял крайнее нетерпение в вопросах обучения письму, всячески давая понять, что зря взвалил себе на плечи такую ношу. Из его поведения Бичен мог заключить, что начисто лишен способностей к такого рода занятиям. Когда бы он ни обратился к кроту-летописцу с просьбой помочь, единственное, что тот произносил, было:

— Крот, ты же видишь, что я занят, и все-таки упорно стремишься оторвать меня от дела. Переписывать и еще раз переписывать — вот все, что тебе нужно. Вокруг тебя великое множество текстов, и даже если ты почти ничего в них не смыслишь, должен же ты извлечь хоть самую малость.

— Но, Триффан…

— Что еще?