На исходе лета

Распевая все громче, на поляну в две колонны, по одной с обеих сторон, вышли кроты и встали вдоль ее края. Ужас данктонских кротов все усиливался: они не понимали, что происходит; они не знали, что это сидимы и старшие командиры гвардейцев пришли поприветствовать будущего Господина Слова на месте его посвящения.

Для Триффана и остальных эти звуки были так не похожи на все, что они когда-либо слышали, так контрастировали с величием и Безмолвием Камня, были так неуместны среди зимних деревьев Высокого Леса, что, если бы перья вороны вдруг покраснели и оставили в небе кровавый след, это не показалось бы столь странным и зловещим.

Низкое гортанное пение, непонятные слова и перекрывающие их команды гвардейцев:

— Стоять смирно, здесь Хранители! Не шевелиться!

В этот момент на поляну скользнула элдрен Уорт и встала рядом с кротами Слова, выстроившимися у входа на поляну.

— Что происходит? — спросил было один из данктонских кротов. Гвардеец обернулся, раздался звук удара, стон, и все затихло. Остальные молчали.

Пение стало еще громче, и на поляну вышли Хранители. Все они, кроме Мэллис и Клаудера, были стары и медлительны и двигались не в ногу, что свидетельствовало об их высоком положении и значительности. Некоторые оглядывались, другие опустили рыльца к земле. Мэллис загоревшимися глазами взглянула на Камень, а потом, что-то шепнув Клаудеру, указала на Триффана. Слай расставил Хранителей рядом с тем местом, где Друл сторожил стариков, и отступил в сторону, ближе к Камню.

Так же внезапно, как началось, пение прекратилось, и повисла страшная, зловещая тишина. Меры, принятые к пытавшемуся заговорить, казалось, усмирили данктонских кротов, лишь один, оглушенный, что-то бормотал и вскрикивал, а одна кротиха тихо всхлипывала.

— Заткните эту тварь, — прошипел гвардеец.

— Не бейте ее, — прошептала одна из кротих, сама чуть не плача. — Она больше не издаст ни звука.

— Пусть только попробует! — прорычал гвардеец.

Из мрака за пределами поляны, откуда пришли сидимы и Хранители, выдвинулись две фигуры. Все, кроме Триффана, посмотрели туда, и данктонские кроты тоже, поскольку во всей сцене, помимо ужаса, была какая-то странная, завораживающая притягательность. Только Триффан не смотрел: он уставился в землю перед собой. Но его осанка говорила не о поражении и смирении, скорее о глубокой печали.

Потом из мрака появился Терц, а за ним, излучая власть и величие, с высоко поднятой головой вышел Люцерн. Он посмотрел на Камень, потом на Триффана у подножия.

— Это и есть крот Триффан? — спросил Терц у стоявшей рядом элдрен Уорт.

— Да, Двенадцатый Хранитель. Триффан Данктонский.

Люцерн шепнул что-то шедшему рядом Терцу. Опасения Двенадцатого Хранителя, что Камень может возобладать над кротами Слова, оказались напрасными. Между Триффаном и Люцерном возникла напряженность, и Люцерн чувствовал свое превосходство. Они стояли друг против друга, младший высокомерно смотрел на старого, а старый спокойно смотрел в землю.

— Значит, ты Триффан, — сказал Люцерн.

Триффан медленно поднял глаза и снова их опустил. В бледном свете шрамы вокруг его глаз превратились в непроницаемые тени. Он явно был опечален, но, гневается ли он, трудно было сказать.

— Это священная ночь, — проговорил Триффан, — и мы совершали обряд поклонения. Присоединяйтесь к нам.

На рыльце Люцерна появилась едва заметная улыбка.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он. — Взгляни на меня, Триффан Данктонский.

— Я знаю, кем ты должен быть, — ответил Триффан.

— Так смотри же на меня с гордостью! — воскликнул Люцерн.

Дал ли понять Триффан хоть намеком, что узнал его? Проявил ли хоть какую-то тень тревоги, надежды, удивления, ужаса? Нет. Что бы он ни ощутил, он не выдал этого, а только холодно проговорил:

— Я совершал немало ошибок, крот, но гордиться тобой — такую ошибку я не совершу.

Среди данктонских кротов раздался смех, это хохотал Хей, но его хохот был тут же пресечен тяжелым ударом, а у элдрен Уорт захватило дыхание от нанесенного будущему Господину Слова оскорбления.

— Освободи кротов этой системы, отпразднуй с нами Самую Долгую Ночь, хоть ты и иной веры. Не бойся нас, — сказал Триффан.

— Я твой сын, Триффан. Я — Люцерн Бернский, Я твой будущий Господин и пришел на свое посвящение. Приветствуй меня должным образом.

Гвардейцы хранили мертвое молчание, Мэллис смотрела с нескрываемым ликованием, Уорт, прикрыв глаза, молилась, и только данктонские кроты переминались с лапы на лапу и выражали одновременно удивление, замешательство, недоверие.

— Будущий Господин Слова его сын? Люцерн его сын?

— Мы рады всем кротам, Люцерн, кто бы вы ни были, какова бы ни была ваша вера, — сказал Триффан. — Мы всех приветствуем у нашего Камня.

Кроты, наблюдавшие за этой сценой, заметили, что Люцерн сделал паузу, прежде чем ответить; еще двое перевели взгляд с Триффана на Люцерна — Мэллис и Терц. Они увидели, что Люцерн раздражен, и знали — это вызвано не словами Триффана, а тем, чего он не сказал: он никак не отреагировал на признание Люцерна.